Archive of Our Own ^beta

Chapter Text

Запах моря опьянял и вызвал то ли восторг, то ли страх. Моряки, важные люди, новобранцы — все смешалось в единое мнение. Вокруг стоял шум, гам, средний, который особенно остро слышал приказы лейтенанта — вон он, обормот. Стоял у корабля, сверял планы, отгонял от себя то сердобольных дам, то чаек. Золотые пуговицы и бляшки ремней так и блестели, как и переливались на солнце в золотом оформлении плечей. А что до чаек... Мари... Джон поднял голову и посмотрел крикливую засранку — чайка к прозвищу осталась равнодушной. Спикировав на борт, птица искала чем поживиться, а, найдя, других повала. Тут же со всех сторон налетело несколько человек. Матросне погибнет теперь шугать пройдох.

— А… Джон! Вот ты где!

Джон отвлёкся. Он обернулся и заметил спешащего к нему Уильяма, она вяло махнула рукой, обозначая. Уильям был точно старше, выше и крепче на виду. Вроде не богатый, вроде не дворянин, но и вроде не крестьянин. Прежде чем Грамоте был обучен, да и к ним, крестьянам, мог наконец судить Джона, не наблюдалось взлётов — скорее наоборот. Ходил Уильям, и как только он пришел, всегда стоял с прямой спиной и обязательно улыбался, на то, что Джон мрачнел в противоположности. Вот волосы у вас были забавные! Светлые, кудрявые — завитки маленькие-маленькие, запомнившие Калико завитушки у овец. Кончики Усов также Уильям погладил завитки, хотя тот пригрозил, что на входе в пандемию сбрить. Джон хмыкнул, первые дни сборки с Труро. Там они с Уильямом и познакомились.

Сдружились в первый день на сборах, когда оба вляпались в неприятности. Как объясняли офицеры, довольно обычное для армии: когда проныры пытались отобрать выданное новобранцам, мол, им нужно, да и у вас, зелёных, портки светлей, после этого заметно продавались, так и наживались. Имущество почти отстояли, только лицо чуть пострадало, вот и новыми знакомыми сделали, да поняли — в армии, если ходить, то подвое. Чтобы не отбирали и безопасней.

Джон улыбнулся и тут же сморщился, сбавил улыбку. Полученная в тот вечер садина на правой щеке заныла, как и ныло все тело, покрытое синяками.

— Красиво, а? — Уильям остановился рядом и посмотрел на корабль.

Джон пожал плечами, разворачиваясь также — и чего друг нашёл в корабле? Корабль как доставка. Больше, чем заплывали в Труро обычно, да и понятно: до Труро надо плыть через иногда узкие на отливах пути, а здесь, в порте Фалмут, прямой выход. Хотя точно отправлю больше, но и не скажу, что-то… эдакое. Корма, рей, мачта, пока сложенные паруса, и спутники, чайки, которые всё же матросня загнала на верхние рей, выгнала с палубы. Однако Джон, вдруг подумав, что именно этому кораблю придется отдать почти три месяца жизни в лучших местах океана, помрачнел, побледнел и осунулся — три месяца на судне! Три! А если что-то случится в море? Тогда полгода, не меньше! Если шторм? Если столкновение? Да чего только моряки не волнуют, особенно о бурях и кораблекрушениях тогда, и в жизни их никто не найдёт в море. Джон хмыкнул, размышляя: «Ну да, станет кто-то и впрямь за крестьян ратовать и искать нас. Ну да»

Теперь же Джон осматривал корабль с коршуном — почти как источник зла и всех неприятностей минувших и прошедших месяцев. Взглянув на него, Уильям однажды воспринял по-своему:

— Боишься?

— Что? — Джон удивлённо взглянул на Уильяма, заметил его улыбку и помрачнел ещё сильней. — Ничего я не боюсь, — буркнул он, отворачиваясь обратно к кораблю. Две чайки всё же украли, чем поживиться, и теперь клубком из крика и перьев это делили. Джон поморщился от птичьего крика.

— Да не бойся! — Уильям разом стукнул его по плечу, и он схватился за него, и Джон аж поперхнулся от неожиданности. Друг толкнул меня и заставил голосом старейшины заговорил помпезно:

— Недремлющие воды, неспокойные, соседство рядом с бурей, и мы предоставленные каждый себе, но работающий в отряде. Подобно первым колонистам отправляемся в неизвестность, чтобы основать Новую Англию, но для начала сразиться с индейцами, принять вызов природы. Романтика!

Джон романтизма друга не разделил. Об индейцах слышал на сборах от других офицеров ещё более страшные истории, нежели чем о плаваниях: и как скальп снимали, и как нападали демонами по ночам, не деля различий ни на стариков, ни на детей, ни на женщин, и как летали по деревьям подобно птицам! Джону совсем стало дурно. Он осмотрел улыбчивого Уильяма, осмотрел корабль и на выдохе въедливо пробормотал:

— Кормом мы станем для рыб, а не романтика, Тессон. А если до материка доберёмся, то для индейцев добычей. Если доберёмся, — выделив последнее, Джон стукнул друга локтем в бок, чтобы тот отпустил. Тессон и отпрянул, посмеиваясь.

Споры о том, станет ли корабль погибелью или наоборот принесёт для новобранцев героическую славу, или хотя бы просто доставит до места назначения, были прерваны указанием лейтенанта. Оба — Джон и Уильям — похватали вещи и устремились к трапу, где уже начали зачитывать списки. По пути оба ещё обменялись безобидными тычками друг в друга, да только Уильям зарядил по синяку Джону, отчего последний, пискнув, выбыл из спонтанной игры под хохот товарища.

Лейтенант зачитывал списки, другие проверяли новобранцев, где-то в стороне шептались горожане, среди которых рыдали женщины. Далеко позади гудел порт Фалмут. Джон бывал тут лишь однажды, давно в детстве, и, вспоминая сейчас те дни, улыбнулся. Когда-то давно брат, настоящий Джон, взял после работы, и они долго-долго шли в сторону Фалмута, по дороге брат рассказывал истории, а он, мелкий, доставал вопросами, когда уж дойдём и где брата всё время носило. Джон никогда не отвечал, не говорил о своей работе, продолжал травить байки и говорил что-то про возраст — мол вырастешь, поймёшь. Так всегда старшие говорили.

Тогда в Фалмут прибывало много кораблей, поговаривали то ли с далёких торговых плаваний, то ли с войны — мелкий не помнил, что старший уж говорил. Но было красиво. Весь маленький порт украшали разноцветные паруса и они, сидя с братом где на возвышенности, считали цвета, пока не пришлось выходить к вечеру, чтобы успеть дойти пешком домой. Брат ещё младшего учил различать корабли, а младший так и не запомнил многого. От воспоминаний побежали мурашки по рукам. Джон слегка качнул головой да улыбнулся шире, когда заметил средь гудящей и плачущей толпы детишек, которые также прибежали смотреть на корабли.

Там, в детстве было немного теплоты. Немного. Джон сжал руки в кулаки, посмотрел наверх, где матросы ослабили верёвки, и были спущены паруса. Тяжёлым полотном они рухнули вниз, стали постепенно ловить ветер и пока слегка надуваться, будто становиться пузатыми.

Джон вдруг ощутил, как его бросило в холод. Наблюдая за развевающимися флагами Империи, он вспомнил о последних войнах Империи — проклятые французы! И чего жить им не жилось спокойно? Чего снова устраивать споры? Зачем убивать простых сынов и дочерей Империи, посылать на эти чёртовы войны других? Джон сглотнул. Почему-то именно сейчас его вдруг постигло осознание, что он мог не вернуться. И все шутки вокруг «корма для рыб» могли оказаться совсем не шутками. Ещё ему было страшно оставлять дом, тем более таким: в грязном отцовском камзоле, скрывая женщину в себе, себя, историю, постоянно лукавя и даже обманывая Уильяма. Джон глянул на друга — пускай и спешно он обозвал его другом, но отчего-то тот тоже проявил к нему отношение, называемое дружбой, так?

Джон вздохнул, опуская взгляд: «Чёртова война, чёртовы французы и индейцы с ними, чёртовы демоны».

— Эй, твоё имя. — Голос и тычок в бок от Уильяма выхватил Джона из задумчивости.

Джон посмотрел на друга, который качнул головой на лейтенанта. Он не сразу сообразил, чего Уильям от него хотел, подумал было — снова дурковал!

— Джон, чёрт тебя подери, Арабей Калико!

Теперь стало понятным. Джон от испуга выпучил глаза, поджал губы и покраснел — стыд-то! Уткнувшись взглядом в землю, Калико подхватил вещи и притрусил в сторону лейтенанта. Обормот в начищенном мундире смерил его предельно высоким взглядом, как обычно дворяне смотрели на крестьян. Джон лишь посмотрел исподлобья, на вопрос о приписном протянул временное, выписанное на месте в Труро, получил ответный долгий взгляд и последующий вздох с вроде бы проклятьем. Лейтенант настоял по прибытии в Новую Англию оформить настоящий документ. Калико только вздохнул, не совсем понимая, как будет его оформлять, и закивал — потом разберётся. Получив временное обратно после отметок, Калико на глубоком вдохе осмотрел трап, корабль, вновь трап и усилием воли заставил себя ступить, подняться, а там Джона и пошатнуло. Корабль качался на волнах, и Джон вместе с ним.

— Беда, — шикнул он под нос, паникуя. Оглянувшись, Джон дошёл до других новобранцев и стал терпеливо ждать Уильяма, пытаясь при каждом особо сильном качании судна не падать на палубу.

«Что ж, видимо плавание однозначно дастся тяжелее», — уныло растянул Калико, потёр руки друг о друга и сунул их в подмышки. Холод, скорее страх заползал будто под кожу и сковывал внутренности, хотя теперь точно — пути назад не было. Поднявшегося на борт Уильяма, Джон смерил угрюмым взглядом, после отвернулся на его очевидную усмешку и сдул с лица упавшие пряди.

— Пути назад нет, да? — с вялой надеждой прошептал Калико, выдыхая. Поймав равновесие, он попытался придать чуть больше непринуждённости, провёл рукой по волосам, убрал их за уши и подумал над тем, что слишком рвано порезал когда-то длинные волосы. Правая сторона очевидно была длиннее левой, а некоторые пряди и вовсе спускались неровными ошмётками.

— Не-а, — Уильям посмеялся. — Так корм для рыб, добыча для индейцев или романтика? Ставку будешь делать?

— Схлопнись, а, — выдохнул Джон, сложил руки на груди, и тут корабль снова качнуло. Калико качнуло следом. Уильям вовремя прихватил друга за локоть, спасая не только товарища от падения, но и от унизительного внимания да насмешек от других. Калико выпрямился, кивнув, а следом озвучил терзающее его, не желая делать ставки:

— Вернёмся ли мы?

Уильям рядом вздохнул. Калико осмотрел его: скользнул взглядом по курчавым волосам, светлым глазам, носу и синяку под глазом, — и подумал было, что таким задумчивым Тессона он видел впервые за время их знакомства. Изучив палубу, Уильям мягче улыбнулся. И вмиг стал для Калико по-настоящему взрослым и старше его, даже напомнил ему брата.

— На всё воля Господа, Джон. А наше дело малое: делай то, что должно, и будь что будет.

Джон хмыкнул и, отворачиваясь, буркнул:

— Точнее и не скажешь.

— Марк Аврелий, автор этих слов, — важно отрапортовал Уильям, возвращая вновь привычную дурную весёлую спесь. Джон покачал головой, а там на борт и лейтенант поднялся. Пришлось позабыть о начатых спорах.

«…Я возненавидела плавания. Но радостное то у меня появилось больше времени на дневник, и я могу записать то, что случилось со мной до всех событий.

Моё имя Мария Калико, урождённая в поселении Гун Гумпас при шахте, графство Корнуолл. Родители из простых. Отец, Томас, всю жизнь отдал шахтам, по состоянии здоровья ушёл служить дворянину. Мать, Джуди, служила у дворянина слугой, сколько себя помнила. И я служила. Родители с братом звали более привычным Мари... Но что толку от имён теперь? Определённо моя жизнь проживается в чужой мёртвой шкуре. С чего всё началось? Думаю, следует быть откровенной.

Семья моя всегда была бедна, в последний год особенно. Год выдался не... доходным у дворянина, не было денег, у нас же — не урожайным. Последняя надежда была на рыбу, и то худо: в народе поговаривали, что привычный сход на нерест мог пойти иным путём, и тогда всё просто: не будет рыбы, не будет засола, нечего есть зимой. Почти. Искренне хотелось верить в лучшее.

Но судя по тому, что я плыву теперь на корабле, этих вестей так и не пришло, не так ли? Но по порядку.

К неплодородным месяцам, упадку на каких-то рынках, о которых господин говорил с партнёрами (новое высокое слово в их кругах для обозначения обычных... дельцов), пришли и вести о смерти брата, Джона Арабея Калико. Хотя точнее сказать гибели. Мы думали готовить похороны. Только не быть. О его смерти нам сообщили господы, будто чуждые для этих земель. В одеждах странных и больно чистых, как сказала мать скорее из столицы приехали. Далёкого Лондона. Скорее там модны подобные одежды: накидки и странного рода капюшоны. Дивная мода! Но представились они представителями похоронного и надзорного бюро. И тела мы не получим, его просто не нашли. Хоронить в пустом гробу или нет — матушка думала посоветоваться с преподобным, надеюсь, она сходила к нему и выяснила, как будет лучше.

Внятного о причине смерти брата не сказали. Сказали короткое — погиб. Сам ли? По чужой воле? По собственной дурости? Да кому Джон так понадобился, что о его смерти поведал не наш господ, не старейшина поселения, а гости из столицы. Они ещё и денег дали. На похороны и так, просто. Сказали, что понадобится.

Совершенно странное: кто в здравом уме крестьянам деньги давать будет, незнакомым? Вот и говорю. Точнее пишу: странное. А деньги впрямь понадобились, только потратили мы не на то "надобное".

Писала же о неприятностях, верно? К ним и то, что старая болячка отца стала болеть. Видимо после известий о смерти сына совсем худо сделался, вот и повылезали все болячки, будто клопы по весне.

Мать бурчала, говорила, что от известий о смерти сына. Думала, она права. Мы двое тогда справлялись и с небольшим хозяйством, и служению дворянину, который по словам матери снова к выпивке пристрастился. И тут пригодились деньги от господ, да как-то на второе ушли похороны, хотя надо и похоронить — в пустом или нет, это уж её бремя советоваться. Похоронные деньги ушли на лекарства и врача, и что толку от последнего — жил за несколько миль и по слухам только пиявок предлагал. А нам зачем пиявки? Он лучше бы их господам предлагал, нам же лекарство нужно. И не вот эти вот разговоры о какой-то благодати.

Делец. Тот же. Партнёр.

К осени ещё напасть — сколько их, не перечесть. Будто бы все разом Господь разгневался на нас, да на других, аль мы мало молились. Хотя какая молитва, если Господь на страну прогневался? Империя уже несколько лет воевала. По рассказам старожилов, она постоянно воюет [1], потому и шахты нужны, и наши моряки. Воевала на дальних берегах, теряла сыновей и посылала новых для охраны или в тыл. Мы думали, что обойдёт стороной нас, крестьян, чего мы умели? Ничего. Только разве что работавшие на шахтах драться, и куда лучше их умели служащие моряками. А мы? Я, мать, отец и другие? Ничего. Зачем нас? Военное дело благородное — для таких как наш господ, когда только он не проигрывает деньги и не выпивает [2]. И точно не для крестьян.

Но видать и мы нужными стали, или не набрали среди господ: от магистрата [3] вербовщики появились, ходили по поселениям. В наше заглядывали, и к нам тоже. Мать после бурчала, что видать некоторые благородные господы совсем неблагородные, раз начинают искать среди нас, крестьян. Она — мать — вообще часто тогда стала говорить резкое. Ей больно, знаю. Как и мне больно — брата потерять. А он её сын. Тут должно быть больнее. Потому и резкая, и грустная, знаю что плачет, оплакивает. Я тоже порой. И плакала после, когда вербовщик ушёл: да так, что опустилась перед отцом на колени, положила руки на них и выла, точно зверь, а отец по голове гладил, успокаивал.

Я подглядела. И не понимала. Теперь понимаю. Хотя точно думала, как помочь. Всё мысли не приходили. И будто дворовой пёс, я бегала за собственным хвостом и кусающий себя за спинку, а блохи меж тем жрут грудь или и вовсе прячутся в морде.

Вербовщик этот из головы не выходил. Не понимаю, как его черти к нам занесли. Сколь знаю, наши селения вокруг Труро и Редрута они на дух не переносили. А ещё близ Фалмута, города-порта! Моряки их костерили, упоминали об особом насильном праве записывать на флот их. Часто к обману прибегали, да договор подсовывали, после деньги получали за каждого приведённого на службу, и даром что всё было по злому умыслу! В других городах, ближе к столице, вербовщики с оркестром и речами ходили, в нашем же без оркестра, скрытно, но их все равно находили, поколачивали и пускали восвояси. Вербовщики потому обходили наши города и сёла. А тут забрёл. Чего надобно-то спрашивается?

Через несколько дней после вербовщика старейшина меня подозвал. Он самый образованный из нас, грамоте обучен и с магистратами толк имел. Спрашивал, решила ли что семья, а я и не знаю, чего решать, мне не говорили. Поняв видно всё по моему лицу — я ж говорю, точнее пишу умный! —, он к нам пришёл. С родителями говорить. И снова после мать рыдала, отец её успокаивал. И только после я осторожно и узнала от матери, что тот самый обман, к которому прибегали вербовщики, за нашей семьёй несколько десятилетий тянется. Больше ничего не рассказала: ни как, ни почему, горевала, но не плакала, что деньги, переданные господами теми, она потратила на лечение и потому откупиться теперь невозможно. Соседи денег не дали бы, такие же бедные, дворянин наш не в лучшем расположении, едва на свои увлечения тратил...

Отца на фронт могли отправить, даром что больной! Плевать хотели. Тогда с мамой мы совсем не справились бы. И если б ещё неделю или месяц подлечить его — но толку? Старая болячка его не дала бы отцу сражаться. И мы как? Вдвоём. Но теперь не отправят. Решение далось мне просто. Со службы воскресной перед днём решения я долго шла домой, думала. Блошек-проблем становилось слишком много, и кусали они везде, напоминая себе. И будто не было спасения от них, оставалось только привыкнуть.

Человек же существо такое, ко всему привыкает. Брат так говори... говорил. Я привыкать не хотела, жить хотела, и понимала, что если остались бы мы без отца, мать совсем сляжет или вслед за братом уйдёт, я не услежу за хозяйством нашим и господским, и что потом? Господин наймёт новую слугу, и единственный выход для меня будет перебиваться заработками у господ или уйти в приюты для беспризорников, или того хуже — в бордель и учебные дома. Хотя в последних двух едва брали таких безграмотных, как я. Брат научил меня писать и читать как-то, и хватит. А для работы с детьми грамота нужна. В борделе она нужна была, чтобы цену набивать.

Так говорили. Да и красотой я не больно вышла: худая больно, бледная, с острыми локтями и коленками, да и тело ... ну так себе. В детстве постоянно мальчиком кликали, особенно когда Джон свои тряпки отдавал, и мы вместе куда-то выбирались. Удобно было, прятаться. Волосы длинные, чёрные, подобно вороньему крылу. И то постоянно путаются, если не завязать в косу. И разве что глаза красивые. Мне нравились. Голубые, светлые-светлые.

Вот и ... выходило снова: бегала за хвостом и нет этого выхода. Вернее был. Один. Но он мне не нравился. Хотя чего уж — нравился-не-нравился! Дома ждала семья в печали и в скорби. Отец кашлял, мать снова бурчала под нос, подставляла под последние свечи одежду и, силясь различить, щурилась, штопала её. Тогда я просидела долго, готовясь ко сну, делая заготовки на завтра и думая. Всё чаще мысли возвращались к призыву и к брату, к нашим с ним тем самым вылазкам. К словам тех из бюро про гроб пустой. И мысль будто клубок упала и начала разворачиваться: тело брата не нашли. Новости из столицы до нас всегда доходили с запозданием, и от матери и других я знала, что раньше ещё десяток лет назад дворяне на этом жульничали, на мёртвых крестьянах деньги делали. Даже мёртвыми мы им нужны были.

Дельцы. Не храбрецы.

Старейшина сам удивился, что брат погиб.

Это показалось мне той самой единственной свечой в доме — надежда догорала вместе с ней. Если только вербовщик не знал, и ему не донёс старейшина. А если и донёс, то вербовщик будет присутствовать только на сборах, сами сборы проводит лейтенант, который по слухам прибудет для сопровождения отобранных. Я тогда улыбалась. Мне казалось это хорошей идеей. Ведь лейтенант и не знал, как выглядит брат — ставлю всё моё ничего на то, что все крестьяне для него на одно лицо. А приписное брата те господа из бюро не отдали, пообещали потом прислать, я могла сослаться на то, что потеряла его. Никто с крестьянами разбираться не будет, скорее просто в списках отметят и потом восстановят.

Так всё и получилось: нас согнали в Фалмут, там не спрашивали, документы оформили временные со слов, только пришлось побегать от доктора, но теперь... Я приняла решение и теперь оставалось только понять, верное ли оно? И точно что ничего и не изменить — корабль удалялся всё дальше и дальше. И я лишь прошу мать с отцом не винить меня. Они дали мне всё, что могли дать бедняки дочери. Пускай и обделяли заботой, теплом, не всегда мы понимали друг друга, порой скандалили. Я любила их и люблю, и желаю только лучшего. Надеюсь, я смогу выкрасть для них немного времени: матушка вылечит отца, всё же для родителей истинной отдушиной, как всегда было в семьях, был первенец, к тому же сын, брат мой, Джон. Меня же поудачнее замуж пытались выдать, да никто не брал, то мала, то худа, то бледна, то-то-то... Ну и плевать на эти то, вот и послужили эти то. Долг перед вербовщиком будет искуплен, и семья будет в безопасности.

А там может ничего не станется, верно? Не будет войны и нас вернут? Я очень надеюсь это. И для семьи: это, наверное, малое, что я могу для них сделать.

Да.

Скорее это правильно. Я не уверена, но думаю, что правильно. Преподобный всегда говорил: следует поступать правильно, так как лежало в душе. Но ведь души также кривили?

И много ли чести в том, что теперь я скрываюсь под личиной мёртвого, теперь я Джон Арабей Калико, отплываю в земли Британской Империи в Северной Америке?

Это мне, видимо, предстоит только выяснить. А что до плавания... Если бы не качка, шторм и другое, связанное по большей мере с кораблём, быть может, я бы и полюбила плавания. А пока приходилось коротать время за наблюдением горизонта: хотя пустое! День ото дня после отплытия из Фалмута одно и то же: справа синее, слева синее, впереди и сзади... синее! Только небо голубое, и ни одного клочка земли. Это пугало. Как и иногда бывающие штормы. Нас порой привлекали матросы, некоторые стали помогать часто, я же не помогала — скорее мешала. Тяжело было узлы завязывать, не говоря уж о том, чтобы держать себя на палубе во время шторма, потому очень скоро меня просто определили на кухню, где и пригодилась. В остальном же — очень сильно всем мешала.

С первых дней я поняла, что отличаюсь. И не только потому что... Ну понятно почему. Другие новобранцы были старше, не было никого моего возраста. И их разговоры, которые они вели, были умными, мудрыми, словно каждый из них уже бывал на войне. Об этом они прямо не говорили, но мне казалось, что точно-точно бывали! А может и просто байки передавали? Полно. Я чувствовала себя лишней, только Уильям успокаивал, говорил, что чего терять тем, кто постарше? Хотя для меня странное: мне казалось, что это наоборот старшим есть что терять, а не молодым, которые полны сил и рвения. Но я оставила это, не донимала, только вслушивалась в разговоры. Иногда мы играли в карты, когда не видело начальство, другие травили байки с моряками. Когда я присоединялась, я молчаливо слушала.

Новобранцы — хотя скорее не новобранцы, если бы они участвовали — вызывали те же самые страхилки в отношении индейцев и французов. Больше об индейцах, потому что французы вышли, а наши враги такие же из государства. Какого общества я так и не понял, видимо, из наших Светов, вот. А индейцы — не наше общество, им непонятны наши порядки и наша идея чести. С ними не договориться, как бы в колонии не пытались. Чего с говорящими на нашем языке договариваться? Так говорил самый старший из нас. Вроде как звали Томасом. Многие притихали, когда он говорил, я понял, что это признак независимости. Я-то и вовсе всегда молчала, даже когда хотелось возразить, в остальном же нечего сказать: за плечами у каждого своя история, а у меня только как служанка была и как отцовский камзол напялила и сбежала. Мало мне чести. Меня сильно и не донимали, видать поняли, что не скажу ничего дельного.

На самом деле мне крест поставили в первый день, когда при разговоре лейтенанта я всё же грохнулась от качелей на палубе. Так прямо для всех присутствующих неуклюжесть, теперь и поддевали постоянно. Если с кем и возражала, так с Уильямом. С ним я постепенно бояться высказывать свое мнение и перестал думать. Так, мне определенно не нравилось разделение между нами и вашими, да и... странное. В семье учились договариваться, а тут — не договариваться. А может, если б договаривались больше, не было бы и нападений? Тессон по этому поводу проверил что-то на счет сложности, я спорить не решил. Индейцев-то я в жизни не видел, скорее слышал истории об их зверствах. Потому что трудно судить по тому, чего не видел и с теми, кто видел. Любовь.

Нас не учили. Ещё одна странность. Вернее в помощь матросне, по кораблю — это было, да. Но я думал, нас будут учить военному делу, а не учили. Только иногда выгоняли в спокойные дни на палубу, и мы боролись друг с другом. Я... Борюсь с борьбой. А так. Я училась во время: наблюдала за другими... (товарищами называть пока их нельзя), перенимала повадки и исправляла свое поведение, чтобы никто не догадался. Первый раз не получилось, но сыграла на руке моя уже привычная для всех дурость. И хорошо.

Корабль уносит нас всё дальше и дальше от Империи в далёкие владения Империи. Могу ли я назвать свое вмешательство тоже Империей? Об этом я тоже часто говорил: «Люди думали за океаном в других землях». Иные. Говорила об этом с Уильямом. Уильям сказал чётко: какие бы ни были там люди, там наша земля, земля Империи, и задача каждого — её защитить. Как и защитить граждан, какими бы они ни были. Они наши. А мы — их.

Мне понравилось. И я бы сказала, что это разделила. Однако всё же страшно. Что будет дальше? Не знаю.

Ведь мы всё ещё могли и не доплыть, а просто стать кормом для рыб. Вот и всё будет плавание»

Сноски:

[1] _-_-_ Имеются в виду, конечно, три прошедших для Британской Империи войны и одну подступающую. Традиционная война колоний, ага? Или за колонии. Не помнишь? Я расскажу. Война короля Вильгельма (первая война с французами и индейцами) 1689-1697 гг, Война королевы Анны (вторая война с французами и индейцами) 1702-1713 гг, Война короля Георга (она же третья война с французами и индейцами) 1744-1748 гг. При Георге началась ещё одна, очередная. Из-за чего? Колонии одной Империи столкнулись с колониями другой и заявили притязания на земли, мол наши они, хотя какие их, а? Индейцы бы оспорили, если бы их самих не использовали что власти одних, что других. Но это уже занудная история и даже спойлеры. Четвёртая война с французами и индейцами 1754-1763 гг (как раз-то я надеюсь, её-то мы увидим) в дальнейшем была включена в общий театр Семилетней войны и стала самой кровопролитной и самой значительной по своим последствиям. Нервы у Франции и Британии снова не выдержали, старо как мир. Помимо этого Бриты воевали и в Европе. Но не буду спойлерить, нам только предстоит это узнать. Я надеюсь_-_-_

[2]_-_-_ После кровавых религиозных войн эпоха Просвещения принесла в Европу нормы и правила ведения войн, которые были направлены на уменьшение жертв как среди военных, так и гражданских, но увеличения денег на ведения войн. По итогу война стала больше политическим манёвром, где сражались не мобилизационные армии государств, а армии профессиональных военных, средь которых лишь малый процент принадлежал крестьянам и больший процент — специально обученному дворянству. А что до индейцев... Впрочем, думаю мы узнаем. Но отличия уже очевидны. К слову, обычаи войны действовали вплоть до Наполеоновских войн. После обычаи вернули в 1907 году, а во многих государствах для защиты населения были разработаны принципы Гражданской Обороны. И порядок ГО. Но это правила, ага? Понимаешь?_-_-_

[3]_-_-_ Местная власть_-_-_

Chapter Text

— Эй, Джон! Давай, ну же! Бери в захват и подсечка! Подсечка я тебе говорю! — прикрикнул Уильям из толпы. Его слова тут же утонули в гвалте и шуме других новобранцев, которые поддерживали отнюдь не Джона Калико.

Джон резко выдохнул, краем глаза заметил, как Тессон забрался на бочку, чтобы друг увидел его, и продолжал настаивать на подсечке. Калико же злился — какая тут подсечка, дурак! Он и в захват толком взять не мог! А тот уж о подсечках. Калико вдохнул тяжело, посмотрел на соперника и скривил губы — чего от него ожидал Уильям? Соперник совершенно не его форм: куда выше, шире, особенно в плечах, и явно тяжелее. С такими едва можно было бороться так, чтобы выиграть.

— Ещё что-то, сопляк? — фыркнул соперник, провёл рукой по подбородку, явно будто показывая — нанесённый Джоном прошлый удар едва ли стал болезненным.

Джон разжал руки, выставил их слегка перед собой и попятился. «Не смогу... Я... Я не смогу», — Калико сглотнул. Руки дрожали от перенапряжения. Они и ноги, всё тело было почти что синим, от синяков, полученных как раз на подобных тренировках. Из-за того, как иногда оборачивались тренировки, Джон порой сомневался в их верности названия — скорее просто рубиловка, почти как в уличных боях в поселениях или городе, когда шахтёры что-то не поладили друг с другом. Разве так учили? И надо ли так учить?

Соперник наступал. Джон отошёл дальше, однако ещё дальше — некуда. Его схватили другие новобранцы и толкнули обратно в круг. Стоявший где-то позади лейтенант с капитаном корабля усмехнулись. И только Тессон, балансировавший на бочке, продолжал его подбадривать. Джон слышал друга, и с горечью на себе кресты выписывал: слишком устал, чтобы бороться. «Не смогу. Не смогу. Не смогу»

— Да рассердись же ты, наконец! — взревел Уильям.

— Да достал! — прикрикнул Калико и кинулся, не раздумывая, на соперника, хотя скорее кинутое в сердцах обращалось больше к другу.

Калико замахнулся. Замахивался долго. Соперник лишь отступил в сторону, Джон пролетел мимо. Его схватили за шиворот и кинули на палубу, как провинившуюся скотину. Калико прокатился по ней и едва успел закусить губу, чтобы не выдавить постыдного звука боли. Всё тело горело и ныло, здорового места не осталось. И всё же надо продолжать бороться. «Зачем?» — Джон слизал с верхней губы пот и закашлялся. Уперев кулак в палубу, он попытался подняться: подобрал ближе к телу вторую руку, ноги, — только сильный приступ скрутил. Воздуха стало не хватать, и Джон просто закашлялся при попытке сделать вдох.

Позади раздалась тяжёлая поступь, толпа вокруг взревела нарастающим гулом. Кашель продолжал донимать. Джон скрючился обратно над палубой, откашливаясь и жмурясь от боли. И вдруг всё стихло, будто замерло — настолько, что за шумом в ушах Калико услышал и всплеск воды, и перешёптывания. Найдя в себе силы, Джон обернулся и прищурился в попытке что-то различить. Перед глазами расплывалось, потому в мутных пятнах он едва смог приметить блескучие золотые лычки — такими обычно обозначали не рядовых, кого по старше. Калико мотнул головой с коротким про себя «чертовщина».

— Довольно! Такую злость приготовьте-ка французам! — В голосе Джон признал их лейтенанта.

«Выходит, что вступился?» — подумал устало Калико, переводя дыхание — он ещё откашливался, но реже. Постепенно с восстановлением дыхания спадал шум в ушах и зрение обретало чёткость. Джон сглотнул набежавшую слюну, уткнулся носом в палубу и подумал, что не встанет — о себе напоминали все нанесённые увечья, ушибы и синяки за ... вроде бы чуть больше месяца плавания.

— Рядовой Калико, встать! — Калико заметил, как носки лейтенантских сапог теперь повернулись к нему. Уставшим сознанием Джон подумал, насколько же те вычищены, что аж блестели. И будто точно не видали сражений и тяжёлой работы. — Нечего палубу протирать.

Но Джон не шелохнулся. В тайне ему захотелось слиться с палубой и вообще раствориться в морской пене. Он понимал, что если сейчас не поднимется — только хуже сделает. И только больше насмешек будет ждать его до конца плавания, если, конечно, каждый из них до него доживёт. Вот только конечности болели и дрожали от перенапряжения, в горле першило. Будто бы даже начали слезиться глаза. Этого точно не хватало, потому на очередном выпаде «рядовой Калико» Джон постарался собраться.

— Не могу, — выплюнул из себя Калико, — сэр.

Отовсюду послышались смешки. Джон прикрыл глаза, падая глубже в пучине недовольства собой и покрытия себя отнюдь не лестными словами.

— Не можешь, значит.

— Не могу, — ответил всё также Калико.

— Скажи, рядовой, ты умер? — вдруг спросил лейтенант. Новобранцы притихли, и теперь точно с ними матросня.

Джон скосил взгляд на начальство, нахмурился, не понимая, к чему его подводил старший.

— Нет, сэр.

— Ты истекаешь кровью? У тебя оторвало конечности?

— Нет, сэр, — уже более испуганно ответил Джон.

— Мгм. — Лейтенант кивнул, набрал воздуха побольше и, выдохнув резко, на тон выше командно рявкнул:

— Тогда оторвать свою тушу от палубы, рядовой Калико! Встать!

Джон дрогнул — в сознании мелькнула единственная мысль, что если он сейчас не сделает то, что ему приказали, то дальше точно хуже. Сглотнув, Калико упёрся поначалу раскрытыми руками в палубу, следом кулаками и через силу, тщетно сдерживая стоны боли, поднялся. Пошатнулся. Никто не кинулся ему помогать, и верно — Джон за месяц плавания отчётливо понял, что там, где отчитывало начальство, не надо брать себе на хвост второго и третьего. Такое поведение начальство могло посчитать уже саботажем. Джон кашлянул, пошатнулся и сгорбился, руки сжимая в кулаки. Все силы оставшиеся уходили на то, чтобы устоять. Лейтенанту этого оказалось мало:

— Честь.

Калико прикусил внутреннюю сторону щеки, косонул на лейтенанта и, тяжело дыша, попытался поднять руку. Тяжело. Конечность пронзила боль, скрутило мышцы. Джон поморщился, и всё же как-то приложил её по-уставному, умудрившись и спину выровнять.

— Сэр, — выдохнул он.

— Вот теперь другое дело. Пять дней вечернего наряда на верхней палубе, коль она полюбилась вам в лежачем. Приказ понятен?

— Да, сэр, — выдавил из себя Джон, отводя взгляд.

— Разойтись! А вам, рядовой, приступать к наряду, — уже куда довольно проговорил лейтенант, развернулся и отправился к капитану корабля. Толпа расступилась перед ним, начала редеть.

Джон проводил начальство взглядом, но так и не шелохнулся — стоял с поднятой рукой, и встрепенулся, когда заметил Уильяма близко. Изнутри душила обида, скорее больше не она, усталость, в голове же набатом стучало одно «ничтожество-ничтожество-ничтожество».

— Джон, ты можешь опускать руку.

— Не могу, — выпалил Джон слишком высоким для него голосом.

— Можешь, он ушёл.

— Не в этом дело, — кашлянув, просипел Калико уже привычным голосом. — Она не... разгибается. Болит.

— Бывает, давай потихоньку... — Уильям протянул было руки, чтобы помочь другу, как Джон тут же слегка пугано возразил:

— Уйди, тебе прилетит же.

— Не прилетит. Давай, раз...

Калико сдавленно пискнул, прикусил губу, когда Тессон всё же дёрнул его руку вниз на счёт три, и выдохнул через нос. Конечность будто пронзило много-много иголок. Джон ухватился за неё, принялся растирать, хотя это едва приносило пользы, больше боли, да сгорбился наконец.

— Спасибо, — шепнул Джон, пытаясь вернуть самообладание — не хватало ещё расплакаться будто девчонке и впрямь, и Уильям, как назло, добивал:

— Ну ты как?

— Нормально, — отрезал Калико.

— Может к врачу?

— Нет! — Джон встрепенулся. — Сдрысни, прилетит по шапке. Потом всё.

Чуть позже Джон заместо ответственного за это матросни надраивал палубу — прямо как из историй о пиратах, где обязательно находился пройдоха, который день ото дня драил палубу, затем корабль попадал в кораблекрушение и что от этой чистоты прибыло? Только убыло. Калико еле-еле переставлял ноги, получал больше косых взглядов, иногда и прямых упрёков. Медленно и точно он продолжал выполнять работу, и на середине к нему присоединился Тессон. Друг облюбовал ту самую бочку, с которой поддерживал во время стычки. Калико старался не замечать товарища, а тот пока и не донимал. О чём-то задумался, поглядывая то на Джона с мопом, то вокруг. Калико уже подумывал, кто быстрее не выдержит в этом молчаливом поединке: он, Уильям или начальство, которое вечерами обычно собиралось на стандартный обход.

— Знаешь что? — Первым не выдержал Тессон. Он спрыгнул с бочки. Каблуки стукнулись о палубу, и с глухим стуком Уильям подошёл к Джону. Последний глянул на него исподлобья, опасаясь в принципе уточнять, чего надумала светловолосая — буквально — голова товарища.

Тессон, засранец, молчал, и Калико не выдержал:

— Что? — Он продолжил надраивать палубу, водя мопом туда-сюда, туда-сюда.

— Учить тебя буду, вот что!

Джон остановился, ме-е-едленно поднял взгляд на товарища, поймал его ответный, полный энтузиазма. Немного помолчали. Калико ядовито усмехнулся, затем и вовсе засмеялся низко — учить его думал! Вот дела!

— Чего ты ржёшь? — сникнул разом Уильям.

— Потому что толка не будет, — фыркнул Джон, опираясь на моп.

— Толка не будет так, когда тебя просто поколачивают, а не когда я тебя учить буду, — мигом парировал Уильям, защищая задумку.

«Справедливо», — растянул Калико, размышляя. Определённо Уильям прав: с таким обучением едва ли учили, скорее действительно поколачивали и оставляли на вольную тех, кто отставал. И всё же к идее он едва ли чуть больше стал испытывать воодушевления, скорее его одолевали и поглощали сомнения.

— Не получится, — покачал головой Джон, сдёрнул тряпку с мопа и отправил её в ведро, где принялся споласкивать. Руки болели, и сил не хватало, чтобы её нормально выжать.

— Да брось, — упирался, как баран Уильям. — Тебе что, нравится постоянно палубы драить?

— Не нравится, — Джон последовал бараньему упрямству, — но только не обучаемый я. Слабый слишком, — признался он.

Уильям в ответ улыбнулся широко, на что Джон фыркнул вновь, подхватил ведро и ушёл дальше. Накинув тряпку обратно на моп, Калико продолжил, да ощутил, как покраснели щёки — в самом деле! Чего это он? Разве кто из мужчин когда-либо признавался в слабости? А он взял и признался. «Дурачина», — растянул Джон, шмыгнув носом. И отвлёкся на носки сапог — только эти не лейтенантские, куда грязные и потрёпанные.

— Я буду тебя учить. Это не обговаривается. Сила с тренировками приходит и с синяками. Понял? — не оставляя и манёвра на уклонение, настоял-таки Тессон.

— Понял, — пожал плечами Калико, выдыхая, затем стукнул друга мопом, грязной тряпкой и прямо в бок, да так, что Тессон моментально сдёрнул вправо. — Брысь с намытого. Натопчешь мне ещё тут.

Уильям посмеялся, с ним и Джон. После оба разговорились уже о мелочах, хотя ненадолго: лейтенант-таки вышел на обход, и чтобы не создавать тех самых саботажных моментов было решено поговорить после отбоя.

«…Всё не могу понять: чего Тессон так прикипел ко мне. Да, тогда во время имущественного передела я вступилась за него, но что толку от моего того порыва? Меня по итогу первой и повалили, начали избивать, и всё спасение на Уильяма легло. А теперь вот, предложил научить бороться. После случая с лейтенантом. Я понимала, что это армия, не шутки. Но сил почти нет.

Ненавижу плавания. Качку ненавижу. Ненавижу и Тессона, который почему-то поверил в меня. Оставил бы в покое, меньше шума вокруг и меньше внимания ко мне — это же и на руку. Так и неуклюже ко мне прикипело прозвище слабака, мальчишки для битья. Всё чаще меня понукали тем, что как такой слабак мог вырасти в окрестностях Корнуолла, где все поголовно шахтёры или моряки. А я что? Я проглатывала обиду, ибо сказать толком не могла, да и дать сдачи тоже.

Плавание и впрямь затягивалось. Мне так казалось. Прошло больше двух с половиной месяцев, мы всё плыли и плыли, плыли и плыли. Прошёл ещё месяц. Мы плыли. Вроде как лето закончилось, а земли не видать! Четвёртый месяц пошёл, мне становилось страшно! Что если мы заблудились? Что если сбились ориентиры? Что если нас прокляли и теперь мы будем вечно скитаться по океанам и морям, как в морских историях о чудовищах и кораблях-призраках? Мне хотелось на сушу. Мне хотелось ступить на твёрдую землю, смыть с себя вечную соль, грязь. Да и набранная из дома ткань заканчивалась, скоро придётся искать её, если месяц будет следующим.

Но, наконец, к концу четвёртого начало холодать — осень! И вскоре далеко-далеко послышался крик чаек. Несколько вскоре расселись на реях. Я выдохнула: не быть мне матросом на корабле-призраке к счастью для других чудовищ из мифов и легенд!

Итак, мы добрались»

Джон уклонился от удара, вильнул вправо, и догнал противника правым боковым в голову — от него новобранец не сумел защититься, а Калико уже отскочил на пару шагов прочь, почти прижал кулаки к лицу. Калико перевёл дыхание, наблюдая, как соперника это едва сбило. Как и несколько месяцев назад, лейтенант поставил ему в пару бугая, превышающего его по всему. Потому не хватало просто сил, чтобы ударить так и до отключки.

Толпа, обычно бурлящая, притихла — мордобоя не случилось в первые минуты, после — перетекло во взаимные тумаки, и то Калико уклонялся больше, нанося ответные удары и стараясь не подставляться. Где сил не хватало у Джона, у соперника их как раз могло хватить.

Лейтенант бой не прерывал, наблюдал с остальными. Уильям привычно облюбовал знакомую бочку да только сидел тише воды, ниже травы. Калико вздохнул, осматривая вновь двинувшегося на него соперника, и крепче сжал руки в кулаки, готовый в любой момент парировать удар, защитить лицо или корпус. Новобранец вызвал его прямым ударом одной, второй рукой, следом боковым, Джон поднырнул, ударил в корпус и вновь отошёл на несколько шагов. Казалось, такой обмен любезностями мог продолжаться долго, только вот на палубе зазвонил колокол.

Все зашептались, начали переглядываться. Приметив, как соперник также внял всеобщей обеспокоенности, Калико опустил руки и осмотрелся да завидел летающих высоко чаек. Они напомнили ему о Труро, о родном поселении и... «Они летают там, где земля рядом», — вдруг осенило Джона. Он осмотрелся в поисках Уильяма, поймал его взгляд, и оба улыбнулись. Оба подумали о схожем. И не прошло и нескольких минут, как догнал громкий крик:

— Земля!

Джон улыбнулся широко. Толпа новобранцев загудела, закричала, зашумела, и унимать всеобщее ликование пришлось лейтенанту.

— Но-во-бран-ЦЫ! — скомандовал он. Все затихли. — По каютам манатки собирать, построение здесь по готовности!

Многие ломанулись на нижнюю. Калико задержался, не желая толпиться на лестнице, в отличие от Уильяма, которого скорее унесло как раз-таки с толпой.

— Эй, — позвали позади. — Уже лучше, салага.

Джон развернулся и во все глаза уставился на соперника, который парой месяцев назад с завидной частотой им палубу протирал. Заместо мопа. Тот — не моп, а новобранец — остался равнодушен к искреннему удивлению. Он прошёл мимо Джона, задел его плечом, да так, что Калико пошатнулся и чудом на ногах устоял. Провожал бугая Джон с таким же туповатым удивлением да потирал задетое плечо.

— Спасибо? — удивлённо просипел Калико, приподнимая плечи, и улыбнулся — Тессон ни за какие ковришки не поверит, что такое произошло!

Всё внутри перевернулось во второй раз. В первый было осознание приближающейся земли, сейчас же — вот эта странная фраза, которую и похвалой ни назвать, и оскорблением тоже. Калико поёжился. Несмотря на оседавший холод, ветер, лизавший потное от борьбы лицо, внутри поселилось тепло. Стало приятно.

— Особое распоряжение, рядовой Калико?

Джон дрогнул и посмотрел на командующего, покачал головой и пискнул:

— Никак нет, сэр.

Калико устремился на палубу, слыша вслед тихое ругательство, очевидно что-то про молодёжь. Но о нелестных словах Джон не думал, больше его впечатлил такой странный поступок по отношению к нему, совсем неумёхе и слабаку. А может, такой поступок уже не свидетельствовал о бранных словах, какими Калико обзывал себя? Пообещав подумать об этом после, Джон стал собирать вещи.

Уже наверху, на построении Калико ощутил точно: тяжёлый груз неизвестности спадал с плеч. Тревоги и страхи, связанные со столь долгим путешествием, оставались позади, и теперь его беспокоило распределение, новая земля, те самые новые иные люди — какими они будут? Какая будет служба? Что их ждёт? И попадут ли они на одно назначение? Джон долго осматривал Уильяма, не заметил, как друг в ответ начал глазеть на него, потому встрепенулся, стоило Тессону голос подать:

— Мы добрались.

Джон улыбнулся, вторив улыбке друга.

— Да, — выдохнул он немного нервно, взгляд же поднял — там на мачте уж точно облюбовало новое место несколько чаек.

«…Нас квартировали! О какое слово! Новое! Уильям пояснил, он в принципе много высоких слов знал, иногда служил как его. Переводчиком. Правда с этими словами иногда зазнайкой был, что прибить скорее хотелось, особенно когда тот повадился мою речь править и то, как я говорю. Мол, так не говорят. Не знаю, как там у него не говорят, у нас в поселениях так говорили, а в высшее общество больно-то мне и не надо, чтоб речью хвастать. Хотя, сказал резонно, если продвижение по службе, то грамота нужна будет. Какой начальник без грамоты?

Вот то-то же.

Ну я и смешная: не успели квартировать, как я думаю о повышениях. Выжить бы, освоиться и запрятаться — вот главное, а не какие-то там повышения, которых быть не могло! Итак.

Нас определили в Бостонский гарнизон, который входил Провинциальные войска колонии Массачусетс-Бэй, центром её был конечно же Бостон. Под нас имею в виду себя и Уильяма и несколько ещё новобранцев. Повезло! Мы с Уильямом попали в распределение на службу в форт Независимость, что был обустроен на северной границе города Бостон. Другой — форт Хилл — стоял на южных подступах к городу.

Вспоминая, как мы сходили с корабля смеюсь с себя. Качка, преследовавшая меня всё плавание, продолжилась и вроде бы на твёрдой земле. Меня качало ещё час, или больше! Но до чего ж отрадно чувствовать под ногами твёрдую землю! Видеть людей, а не синеву вокруг! И даже чайки — треклятые чайки — будто бы родными стали. А потом я увидела город дальше. И замерла. Появилось ощущение нового, что предстояло узнать и привыкнуть. Явственно догнала тоска — прошлое осталось там, где на горизонте только синева. А будущее перед в шумном городе, пристани, в торговых рядах и флагах, где на красном полотнище в углу сиротливо в квадрате обозначался маленький флаг Британской Империи — то флаг колонии. Восторженность от земли быстро спала. Появился страх. А Уильяму всё ни по чём, да и другим тоже. Я снова почувствовала себя странной и лишней. Или может просто другие скрывают, храбрятся, да? А я вот всё на лице. Уильям часто говорил — меня легко читать, всё сразу на лице. Надобно научиться также делать суровую морду и мужественно выносить всё за ней.

Смеюсь. Ибо представила.

Ладно. Новое место, пути назад нет, новый город. И ещё одно во сходе странное — мы спускались в нашей одежде, то есть не в военной, хотя я думала, что в военной. Выдали его позже! Гораздо позже!

О Бостоне потом напишу, пока узнаю его. Но точно здесь было холоднее, может потому что уплывали мы в начале лета, а тут уже осень. Но одно понятно: вещи отца не спасали. Спасло выданное обмундирование. Оно... красивое! Дороже всех моих одежд и тряпок. Красивое. Не знаю, как описать. Скорее, точно слов не хватит. Она алая, как полосы флага Британской Империи, с белыми вставками, тёплым подкладом. Треуголки, кю... кюлоты, а не штаны. Верно называть кюлоты. И сапоги. Мозоли натёрла, но ничего. В форме было тепло, хорошо, она согревала, и стала поистине для меня первой-первой ценной вещью, которую я пообещала обязательно сохранить. Уильям смеялся надо мной, я ещё в сердцах рявкнула, что никогда у меня такого не было. Тогда он мигом замолчал и осмотрел меня странно, будто пёс, когда прижимал тот уши к морде словно извинялся.

Вышла заминка, но её мы быстро замяли. И всё же. Форма. Алая. Тёплая. Чистая. Красивая!»

Джон покинул казармы, на ходу застегивая алый мундир. Он поправил треуголку, натянул повыше платок и перекинул через плечо мушкет. Найдя взглядом Уильяма, Джон внезапно вспомнил, что забыл сумку на ремень. Пришлось развернуться и возвращаться. И только после он спустился к Тессону.

— Ты как баба! Долго собираешься, — в сердцах фыркнул Уильям, Калико пожал плечами, губы поджал, да смолчал, не желая совсем выдавать себя и так тем более подтверждать, что друг как никогда был близок к истине. — Пойдем. Уже опаздываем на строй.

Джону оставалось только кивнуть. Тессон двинулся первым, Калико ещё тяжело ориентировался, обещая себе каждый раз заучить расположение и не ходить одному. Так двое нагнали уже отряд, к которому были предписаны на патрулирование, у самых ворот. Говорил и представлялся в этот раз Тессон, Калико не рискнул — перед глазами тут же встал лейтенант с корабля и сделалось дурно.

— Уильям Тессон и Джон Калико прибыли на патрулирование улиц! — запыхавшись, отчеканил Тессон, гордо расправив плечи и отдав честь. Товарищ вторил за ним.

— Что? Заблудились? В нашем-то форте? — офицер, по лычкам капрал, предельно внимательно осмотрел их.

— Простите, сэр! Впредь такого не повторится! — громко произнес Уильям.

— А второй что? Немой?

— Никак нет, — подал голос Джон, взглянув боязливо.

— В конец отряда, — приказал офицер.

Калико глубоко вздохнул. Внутреннее напряжение спало. Джон поправил треуголку, пообещался впредь собираться быстрее и поспешил за Уильямом, который уже успел примкнуть к отряду.

«… Патруль. Пока доверяли только это. Жалование было небольшим — восемь пени в день[1]. Мне хватало. В увольнительные и свободные Уильям часто сбегал в город и подбивал меня на это, часто сбегал без разрешения начальства, что было наказуемо и каралось. Такое запрещалось.

Уильям был непреклонен: уговаривал и уговаривал, клинья подбивал и, в конце концов, я согласилась. После и вовсе удивилась снова способностям Тессона. Чёрт ходячий, не иначе! И грамоте обучен, и с любым разговориться, и ещё умел лазать по деревьям, иногда зданиям. Я его уже начала побаиваться, чего ещё от него ожидать? Дурак ещё обещался меня научить, а мне зачем? Мне не надо. Мне и по земле спокойно ходилось и ходится. Но чую чувствами, что всё же уговорит. Как было с кулачным боем. И с ним же получилось же, не так ли? Чуть чуть, но получилось!»

Сноски:

[1] _-_-_Я тут покопался немного в твоей памяти. И свои воспоминания прошерстил. И истории, конечно же. Ну так послушай: восемь пени в день — это одна тридцатых фунта. Для рядового в колониях вполне неплохо, учитывая, что на тот момент воюющей армии Брэддока платили два шиллинга в день (то есть одна десятых фунта). Видать зажиточная колония была, не скупилась. А что до сравнения со слугами. В Лондоне слуга-мужчина получал четыре пенса в день, или пять фунтов в год. В среднем. Жена и ребёнок в возрасте старше семи ещё четыре пенса в день. Итого в лучшем случае на семью 10 фунтов в год. В графстве Корнуолл можно предположить, что отец получал чуть больше будучи шахтёром 6 пенсов, мать 4 и Мариша также, 4. Итого выходило 10-11 фунтов также в год со всей семьи. И это при доходе дворянина, которого, как мы знаем, в последние годы не было. И если не рассчитывать прибавки, награждения, праздничные и бла-бла у Калико так-то сейчас в год почти 12 фунтов выходить будет. На одну её. Так что неплохо так "небольшое"! Хотя, учитывая затраты..._-_-_

Chapter Text

«Бостон не сравнить с Труро и тем более с Гун Гумпасом.

Труро — небольшой городишко, выросший из порта. Прославился благодаря порту — далеко от захватчиков располагался. Тем удобен и безопасен. Город рыбаков, моряков, скотоводов, а также в окрестностях — шахты с поселениями. Но с шахтами точно сложная работа. И не только, как говорил отец, приходилось спускаться под толщи земли и копаться там день ото дня.

Но и то, что шахты определённо требовали Божьего вмешательства или магической ереси, будто из сказок, или скорее воли случая. Опять же — не только, чтобы выбраться из толщ земли над головой. Мать всегда молилась за отца.

И другое. Добыча олова всегда то приносила деньги, то нет, и слушая вскользь рассказы господ у нашего (теперь бывшего моего), я уверовала, будто это что-то невыполнимое, предугадать, получишь ли деньги, накормишь ли слуг и работавших на шахте... Да и шахтёры часто болели, иногда погибали под завалами.

Не всякий соглашался работать, хотя по голоду всякий.

А вот Бостон. Он будто живее? Не такой серый? В Труро часто встречались дельцы или шахтёры, город — серый, немытый, подобно нам, работавшим и крестьянам, но любимый, родной. А здесь будто бы и вправду иное, больше чистых и умытых словно. И вольней. По рассказам сослуживцев и жителей, с кем доводилось перекинуться словами, Бостон во многом в Новой Англии стал первым: местом первого созыва некого Большого жюри, первая школа, первая латинская школа, первая почта, первый банк колоний, первая газета и другое первое. Бостонцы этим гордились, а я порой с грустью вспоминала Труро, где все вливания дельцов шли в шахты, магистратов — в города и порты или церкви, на те же школы часто не хватало денег. Такое... разное будто бы отношение Британской Империи к нам: к тем, кто на основной земле, и кто был разделён океаном.

Правда так ли Империи?

Многое открылось тогда, когда колония была не под Короной. Точнее под Короной, но не совсем. Я читала об этом в альманахах по сводке законов: об изменении статусов и что-то о новых хартиях, по которым изменился статус[1]. И раньше всё было почти не под Короной, больше местного.

Для меня непонятного.

В Бостоне, точнее в провинции Массачусетс-Бэй или Массачусетского залива — так звалась колония, столицей которого был Бостон... Вернее не столицей. Столица-то у нас у всех одна, Лондон. А тут скорее главный город. Вот. Так правильнее. Так вот. В Бостоне люди... более вольные.

Именно что вольные.

Все эти «первые» вещи. Они сделали сами.

Сами!

«Дома» у нас тоже были магистраты, представители, графы и губернаторы, которые что-то там шуршали. Но коль знаю, многое делалось по указанию сверху, а снизу — часто воспрещалось. Тут же…

Вот это вот сами.

И я не понимаю, как это управляться самостоятельно без прямого указания Короны? Совершенно понятно, что здесь приказывала провинциальная ассамблея после споров с губернаторским кабинетом.

Но это местные.

Не Корона.

Яркий пример наши войска…»

Джон несколько минут разглядывал гражданских. Разглядывал долго, прикидывая в уме все варианты и строя вопросы, которым пока не было конца и края. По большей части взгляд так и скользил по ружью, точнее ружьям, которые сейчас двое торговцев перекинули за ремешки на спину для удобства заполнения декларации и иных документов пропуска через блок-пост.

Несмотря на то, что привычным постом северных служащих был северный блокпост, что крайне логично, в сезон активной торговли часть распределяли с северных ворот на южные в подкрепление местному отряду. Так пояснил капрал. Однако Джона едва интересовали бюрократические проволочки.

Калико всё делался хмурым, угрюмым и тревожно поглядывал на стоявшего рядом капрала уже их отряда — отличала от гражданских алая форма. Вот только удлинённые её концы в противовес британскому образцу ношения одежды не были собраны в два «клина» по бокам, а наоборот спускались на манер пальто.

Уильям рядом хмыкнул, Джон отвлёкся и удивлённо глянул на того. Тессон как и прежде улыбался, только вот Калико, фыркнув, закатил глаза и вновь стал глазеть на гражданских с ружьями. Началось ставшее уже традиционное — кто быстрее не стерпит: наблюдающий и читающий эмоции Джона Уильям, или сам Джон, который вновь мрачнел и мрачнел.

А гражданские меж тем спокойно переписывали из декларации товары в общую книгу пропуска, пока капрал сверял, другие двое рядовых — перепроверяли всё в повозке.

В конце концов, не выдержал Джон:

— Уи-и-ильям, — позвал он осторожно.

Тессон подавил смешок, на что Калико вздохнул.

— Чего? — как ни старался Уильям скрыть веселья, получилось у него настолько плохо, что Джон аж подумал не задавать вопроса.

Однако любопытство было сильнее.

— Мы их не обязаны задержать? — тихо спросил он так, чтобы их не слышали другие.

Уильям о сокрытии их диалога не заботился, вновь кашлянул, очевидно скрывал смех, затем как можно спокойнее уточнил:

— С чего бы?

— Ну… — Калико ощутил, как покраснели от стыда щёки. Так всегда бывало, когда приходилось уточнять у Тессона, и тот реагировал на всё, будто это же простая истина, как можно не знать?! — У них оружие.

— И?

— Что и? — передразнил Джон, мотнув головой на друга.

Оба глазели несколько секунд, после минут. Уильям становился веселее, на что Джон не выдержал, стукнул того локтем, даром что начальство не видело. Тессон засмеялся.

— Если ты знаешь больше, не значит, что я мысли читаю. Так вот. Нормально же спросил, — фыркнул Калико и сунул нос обратно в чёрный шейный платок, будто бы и впрямь обиделся, нахохлился, подобно пузатым — мохнатым — воробьям.

— Ладно-ладно, — на выдохе пошёл на мировую Тессон.

Друг осмотрел всё происходящий досмотр, после наконец пояснил:

— В колониях у каждого гражданского мужчины должно быть оружие.

— Прямо-таки должно? — засомневался Джон, косонув на Уильяма.

Товарищ кивнул. Джон прищурился, предельно внимательно осмотрел его и отвернулся обратно к гражданским с ружьями.

— И каждый мужчина с оружием вместе с соседом, иначе в поселении формирует отряд милиции. Народной. Эт как охрана, — продолжал Тессон.

— А мы на что? — не понял Калико.

— Мы выше, хотя набирают из милиций, — кивнул Уильям.

Джон вновь глянул на друга, вновь на повозку, где гражданские с капралом очевидно уже подписывали пропуски на въезд в Бостон и проставляли подписи в бланках торговых. Калико уже понял — такие когда заполняли, значит товар из другой колонии. Он оглядел ружья и показал нос из-под платка, распрямился.

— Не понимаю. Зачем им ружья и милиции, если мы есть? — бурчал Джон.

— Потому что мы в Бостоне, дурачина.

Эт уже было обидно! Впрочем, Калико выдавил только простецкое:

— А?

Уильям вздохнул. На этот раз устраивать долгие мыслительные паузы он не стал, сразу продолжил:

— Помнишь индейцев?

— Ну. — Джон кивнул.

— Помнишь страшилки-истории?

— Ну, — снова кивнул.

— Гну!

Джон снова тыкнул друга в бок, на этот раз Уильям оказался готов и отошёл заведомо. Когда оба поровнялись, Тессон пояснил дальше:

— Так войск нет в отдалённых поселениях колоний и не всегда есть деньги их содержать, тогда такие вот, — Уильям кивнул на гражданских торговцев с ружьями, — сами защищают свои селения и дома.

— А-а-а, — до Калико начинала доходить логика.

Он подумал немного, вспомнил карту колонии, которая висела у них в форте, вспомнил истории о том, как индейцы демонами нападали и скальп снимали, и теперь в глазах гражданские с ружьями — милиции! — не виделись настолько странным явлением.

— И не боятся, что оружие просто используют друг против друга? — задумчиво протянул Калико, вспоминая родное селение.

— Ну-у-у, — растянул Тессон, оправил треуголку, на что Калико улыбнулся — вопрос поставил врасплох друга, от этого сделалось приятно. — Пока есть внешняя угроза индейцев…

— Или французов.

— Или французов, — Калико аж «засветился» широченной улыбкой, когда Тессон принял его вставку, — едва они будут друг друга вырезать. Бывает и будет конечно. Люди мы везде люди, но пока есть угроза пострашней, такого мало.

Джон кивнул — звучало логично. Напомнило и то, как шахтёры из их поселения часто друг с другом могли не в ладах быть, но стоило шахтёрам с другого селения о чём-то заикнуться, то всё! Старые обиды долой, объединялись и могли в драку идти. Хотя днём ранее так и не могли поделить ту же рыбу.

Вдруг потемнело. Калико мигом сообразил — то Тессон за треуголку дёрнул. Оправив её, Джон перестал настолько улыбаться, вместо этого забурчал, а там уж Уильям посмеялся. Калико угрюмо оглядел его. Пользуясь тем, что начальство занято, Тессон достал сигареты, протянул было Джону, но тот замотал головой привычно отрицательно — ещё он не курил! Вместо Калико тревожно посмотрел на начальство. Каждый раз стоило Уильяму попытаться закурить, как их тут же обнаруживали, потому в этом деле Джон самоинициативно принял на себя должность стоящего на стрёме.

— А есть ещё минитмены, — сунув «палку» в рот, пробубнил Уильям.

— Чё? — Джон зыркнул на товарища, хмурясь. У него только в голове всё утряслось, и внезапно новое!

— Минитмены. От милиций, и… — Уильям спешно вытащил сигарету, так и не успев её зажечь. Джон оглянулся.

Изучение нового пришлось отложить. Досмотр повозки окончили, оттого пропускать в город можно. Джон и Уильям поспешили расступиться перед воротами города, и первый пообещал обязательно спросить второго — кто ещё эти такие минитмены…

«…Дома у нас охрана народа — дело Короны, здесь — местное.

Провинциальные войска, в которых мы служим с Тессоном, набирались из числа Народных Милиций. Таковых нет у нас в Труро, тем более таковых, когда народной милицией считались все мужчины, владеющие оружием. Более того — невладение им могло караться по закону.

В библиотеке я отыскала старую сводку законов, когда вместо одной колонии Массачусетского залива было две — Массачусетского залива и Плимутская. И впрямь. Каждая община должна была обеспечить оружием всех жителей мужского пола[2], а закон второй колонии подразумевал и холодное оружие[3].Так была создана милицейская рота.

Раз в год они проходили обучение и в случае угрозы вставали на защиту, в обычное время — занимались обычными делами. Из числа Народных Милиций был ещё особый отряд гражданских — минитменов. Они набирались из граждан до тридцати лет и обязаны были прибывать на место в течение минуты.

Отсюда и название.

Но такие же гражданские.

С оружием.

Вообразить, что кто-то будет у нас в деревне свободно владеть оружием, кроме как военных, обученных на то?

Ересь!

Вообразить, что старшего офицера будут выбирать по голосованию среди отряда, а потом кандидатуру просто утверждала ассамблея?

Глупости!

А тут… Вот… Вот тебе и вольность… И совсем не глупости!

И если и милиции, и минитмены сами себя обеспечивали, или колония помогала, или ссуду брали, и если они после устранения угрозы возвращались к своим обычным делам, то войска — другое.

Провинциальные войска создавались вот отдельно и на определённый срок. Как мы с Тессоном служили в провинциальных. Часто для обороны форта, патрулирования и прочих военных дел колонии.

А да, милиции действовали по округам, а мы могли по всей колонии, смотря куда направят. В годы войны могли направить и за колонию, но сколь я изучаю и слушала делают это власти неохотно, хотя могут. Так как сейчас вновь чехарда на границах и что индейцы, что французы стали вылезать из всех ды… кхм. То мы нужны для защиты города и в случае чего переброски в составе полка.

А помимо нас колонии могли нанимать рейнджеров — тоже определённый отряд, преимущественно для охраны границ. Но эти рейнджеры часто могли быть и не гражданами колоний, которая их нанимала.

Вроде всё. Ничего и никого не забыла.

Точно!

Вспомнила.

Выше нас только регулярная британская королевская армия стояла, которая напрямую содержалась Короной и выглядела более… выше. Но их мало. В Бостоне можно встретить, а дальше по колониям едва.

Основные силы всё же милиция[4] и вот мы, пока идут военные действия. Вот как всё сложно! Первое время голова совсем разрывалась, потихоньку же утряслось, и люди с оружием больше не вызывали какого-то удивления и настороженности.

Что ещё удивительного в Бостоне? Бостон религиозный, как и вся провинция. Порой слишком. Не то, чтобы у нас не было религии и церквей, нет. Более того у нас уживались приверженцы разных вер, здесь же подавляющее придерживалось одной.

Пуританству.

Последователи особого протестантизма и те, кто основал колонию. Тут и понятно: основал своё, вот и свои правила. Логично. Хотя по неосторожности библиотекарь обмолвился, раньше были ещё строже законы, и квакеров было много. Кто такие квакеры пока не знаю. Узнаю. Но то, что здесь главенствовало пуританство — это очевидно…»

В церкви было холодно. Хотя это и не церковь. Уильям оправил Джона, когда последний обозвал место, куда они ходили будто чаще, чем на службу, церковью. Здесь — в колониях — это принято называть молельным домом. «Хотя чего судить, — думалось сонному Калико, — как названия не меняй, всё равно холодно». Джон поёжился и угрюмо поглядел на проповедника.

Пуританский проповедник расхаживал перед амвоном и продолжал как ни в чём не бывало — определённо его бы задело, и он перестал читать, заметь угрюмый взгляд Калико, по мнению самого Калико — библейские тексты. Таковые читались по четвергам, в воскресенье шла Воскресная служба, бывшая в два раза длиннее из-за двух проповедей. Это Джон уяснил за чуть больше месяца несения службы.

Чтобы совсем не уснуть, Калико стал вслушиваться в длинные пуританские тексты и пытался отыскать оклик на них да вот только библейские пускай и упрощённые проповедником всё равно проходили сквозь ум и усыпляли. Спать хотелось сильнее, чем выхватывать сонно сакральные смыслы. И стоило отдать должное — проповедник вновь отличался аналогиями, причём довольно изысканными. Старался. Если б Джон не стоял допоздна минувшим днём на вахте, он быть может и уловил новые аналогии, которые записывал от сколько по стольку в дневник. Одна из его оставшихся любимых до сих: это сравнение Христа с разросшимся луком. Мол та давала ростки оттого, что сама разрасталась, а потому наподобие этого человек возрастает сущностью, а не получая новое тело.

Подумать, что так могли обмолвиться проповедники в Труро в церквях — Калико от одной мысли тихо усмехнулся и поглазел на пуританского священника. Это и отличало здешние молельные дома от старых английских церквей. Здесь священники пытались упростить и донести мысль, но здесь установлено одно учение, когда как в Корнуолле при нескольких учениях сохранялась приверженность длинным текстам, которые ещё некоторые средь крестьян на латыни пытались читать!

«Да и у себя дома матушка уже б давно стукнула так невзначай по ноге, призывая собраться и преисполниться молитвами», — скучающе протянул Калико, зевнул украдкой, поёжился и принялся осматриваться. Обхватив руками мушкет, он осмотрел товарищей, Уильяма — последний без зазрения совести прямо посапывал, к счастью не храпел, и вновь Джон взял на себя инициативу стоявшего на стрёме, готовясь в любой опасный момент обличения стукнуть Тессона по ноге. Подобно своей матушке.

Джон незаметно оглядел прихожан. Многие горожане сидели рядом со служащими магистратов, рядовые — рядом с офицерами, между ними моряки и дамы, фермеры и дети. И отличали их разве что одежды. У властных людей дороже ткани одёж и чище, некоторые в форме, отвлечённые со службы ради проповеди, у жен крестьян пыльные подолы юбок, у мужей крестьян манжеты грязноваты и часто не чищены сапоги.

Объединявшее их одно — не праздное.

Это удивляло Джона поначалу, навевая вновь мысли о доме, когда всё самое чистое и лучшее готовили к воскресной проповеди. Здесь же иное. Как и можно было присутствовать на службе с ружьями.

«…Проповеди читали везде. Четверг, две в воскресенье. Если нас нельзя было снимать с форта, нас собирали в нём, приходил проповедник и читал проповеди, не чураясь ни наших грязных одежд, ни оружия, ни самих укреплений. Читали проповеди на улицах, перед зданиями магистратов, администраций.

Перед казнями. На праздники.

Перед выборами. По слухам и альманахам.

Перед назначением на должность офицера на общих сборах что милиций округов колонии, что наших войск[5].

Читали везде. А огромный фонд библиотеки составляли записи этих проповедей, церковные книги, рассуждения проповедников и иная библейская литература. Но и то, уже этого века, когда стали записывать. Раньше всё устное было.

И, да, дурачина! Библиотека!

Я стала учиться.

Штамп в приписном о должности рядового в провинциальных войсках Бостона во многие места открывал двери. В библиотеки прежде всего. Особенно ту, что при колледже. Также право на снижение цены на подписку местной газеты и приглашал в английские клубы. О клубе не хочу писать. А вот библиотека да.

И многое я также брала читать по обмену у печатников, возвращала. Покупала у уличных торговцев, скопив достаточно средств на литературу…»

Джон окинул быстрым взглядом площадь перед зданием Администрации. Цель свою он нашёл довольно скоро: на другой стороне площади раскладывался бродячий торговец книгами, газетами и прочими мелкими вещицами — всем, что могло уместиться в его повозку и можно спокойно без особого декларирования перевозить от колонии к колонии, да и что могла увезти лошадь. Взглядом хищника Калико впился в видневшиеся с его места корешки книг, и уже чуть более потухшим он осмотрел здание самой Администрации.

Сегодня заседала Провинциальная Ассамблея провинции, вот только пылкие обсуждения властных представителей едва интересовали Джона. Скорее он начал подумывать о том, как пересечь эту самую площадь, скупиться книгами и благополучно вернуться обратно. Заседание началось как несколько минут назад. Решил это Джон по тому, как господа перестали прибывать, и он и Уильям могли сравнительно расслабиться. Но не совсем.

Нет-нет, да какой-нибудь важный чиновник всё равно выходил, приходил или иногда могли показаться и вовсе офицеры британской армии, которым надлежало отдавать честь.

Джон думал, прикидывал в голове, всё поглядывал на несчастного бродячего торговца да вспоминал его график. Не успеть затариться книгами в сознании явственно стало напротив равенства длительному следующему месяцу ожидания прибытия другого торговца. И ведь за этот месяц он мог «проглотить» купленные книги, а без них придётся вновь довольствоваться лишь библиотечными, которые читались лишь в дни увольнительных!

«Погано», — Калико осмотрел окна здания Администрации и, забросив мушкет за ремень на спину, толкнул вперёд сумку. Продолжая выстраивать в голове хитрый и скрытный план, Джон обязательно создал слишком сложную задумку: и что мундир можно вывернуть, чтобы никто не узнал, и что если пойти быстрым шагом, то он успеет вернуться до появления или чиновника, или другого важного какого человека. Вот только идти надлежало не слишком быстро, чтобы не вызывать подозрений, и не слишком медленно, чтобы уйти. И наряду со сложным планированием рядом соседствовали обязательные сценарии, как во всех прочих случаях, его обязательно признавали, наказывали за отлучение от поста и делали выговор.

Напротив, Джон уже освобождал место в сумке, да вот только треуголка! Треуголка форменная слишком приметна — сообразил Калико. «И куда её деть?» — вся выстроенная схема однозначно пошла ко дну, как корабль после битвы не с его победой. А пока Джон думал сложные мысли, Уильям рядом успел выкурить одну сигарету, наблюдая за другом и очевидно не обременённый никакими скрытыми и сложными планами по сокрытию самого курения.

Калико не заметил, становясь всё мрачней, остальным было и вовсе всё равно. В конце концов, Тессон не выдержал. Потушив кинутый на землю бычок, Уильям подошёл к угрюмому другу и растянуто напомнил:

— Если так и будешь стоять без дела, Ассамблея заседать быстрее закончит.

— Знаю, — угрюмо отозвался Джон.

— И знаешь, что мы с тобой провинциальные войска, да?

— Знаю.

— И знаешь же, что мы уполномочены обыскивать и отлучаться в случае чего-то подозрительного, ага?

Джон вынырнул из «сложных планов» и глянул угрюмо на Уильяма, захотел уж было отмахнуться, вместо этого глуповато выпалил:

— Но ничего подозрительного не случается, же.

Уильям поджал губы, осмотрел товарища, Джон запаниковал — ну что снова не так-то было? Ему вообще итак тяжело! Бродячий торговец на другом конце площади подобно фруктам с южных колоний при не пришедшем жаловании — не взять, не полакомиться, только вдыхать запах. И Уильям вот издеваться стал.

— Не случается же, да? — засомневался уже в собственной уверенности Калико.

Тессон вздохнул — так вздыхал, когда Калико очевидно что-то явно-явно недопонимал. Шлёпнув друга по плечам, он развернул его в сторону торговца и произнёс:

— Просто пойди и купи книги.

— А если кто заметит? — запаниковал Джон.

— Скажешь, что инспектировал лавку.

— Но…

— Книги хочешь?

Джон кивнул.

— Так иди и купи.

Тессон буквально вытолкнул в спину Калико с поста в сторону того самого «лакомого южного фрукта» только с запахами старых книг. Джон обернулся. Уильям принялся его прогонять рукой. Калико угрюмо забурчал, вдохнул и определённо точно осознал — дороги назад нет, и всё вновь пошло не по плану. На этот раз друг инициативно взял на себя обязанность стоять на стрёме. И дай Боги, чтоб не пошло по одному из страшных сценариев разоблачения.

Время Калико не стал терять. Джон не слишком быстро и не слишком медленно — стараясь спокойно — направился до лавки, и возвращался от неё совсем другим человеком: предельно довольным жизнью и спешно прячущим в сумку труд Селлера и Стэрми по навигации, а также «Искусство мышления» с альманахом «Бедного Ричарда» одна тысяча семьсот пятидесятого года.

— Всё купил? — с улыбкой уточнил Уильям, предлагая тому снова сигарету. Джон привычно отказался, покачав головой.

— Ага.

— Всё потратил?

— Мгм, — закивал счастливо Джон. Он перебросил назад форменную сумку да снял с плеча мушкет, чтобы его взять на плечо уж по-уставному.

— А жить-то на что будешь? — вот и вскрылся подвох, из-за которого Уильям так любезно и расспрашивал.

Джон сник, отвёл взгляд и губы поджал, как-то не особо горя желанием признаваться в том, что потратил всё скопленное жалование, и что поначалу ставил в цель купить мундир для увольнительных тёплых или утеплить отцовский, а не скупаться книгами. На это Тессон вновь вздохнул с коротким «бестолочь».

«…Странно так, стоило сменить крестьянское платье на форму, поменять имя, так вот я уже могу брать книги из библиотеки и обучаться. Не только читать и писать по самому малому, но и узнавать больше. Потому я брала и читала, узнавала это большее и иногда уточняла у служащих при колледжах. Некоторые чаще охотно помогали. Также с этими дневниками начала вести свои записи, где чертила город Бостон, описывала его особенности, начала фиксировать любопытные моменты, будто бы копировала альманахи, но только уже описывая узнанным от жителей и совсем не заумным языком.

Пожалуй, мне нравилось в Бостоне, относилась к каждому дню, как к новому. Оно и таковым было. Иногда всё же я чувствовала себя чужой на общей земле или скорее каким-то путешественником на незнакомой территории.

Странно так думать. Ведь это общие владения Британской Империи, а мы — подданные Короля[6]»

Сноски:

[1]_-_-_В Британской Империи вся земля принадлежала монарху, и его прерогатива заключалась в разделе. Таким образом, вся колониальная собственность была разделена королевской хартией на один из четырех типов: частная, королевская, акционерная (уставная) или по договорённостям (соглашениям). Исходя из этого, колонии в Северной Америке до 1700х делились на три класса по способу создания и по праву владения землёй колонии: уставная (колония, получившая от короля хартию на создание колонии. Устав был обязательным юридическим документом, в котором перечислялись правила и ожидания для колонии; кто получал хартию и отчитывался — группа лиц, не имеющих между собой родственные взаимоотношения. Компания? Не всегда. Так, Пилмутская колония была основана религиозными паломниками "Пилигримы"; губернатор отчитывался не только перед Королём, но и владельцами Хартии), частная (участок земли, отданный под управление одному человеку (лорд-наместник) или одной семье. Владельцы должны были отчитываться перед королем, как того требовала их имущественная хартия, но из-за расстояний между колонией и метрополией частные колонии постепенно стали империей в империи, ибо владельцы управляли так, как они хотели, практически без вмешательства короля; кто получал хартию и отчитывался — лицо или группа лиц, семья, имеющие родственные связи друг с другом; губернатор отчитывался не только перед Королём, но и владельцами Хартии), и самая простая королевская (земля Короля, Король берёт на себя все обязательства по управлению через выборных представителей, губернатор отчитывался только перед Королём).
В 1691 году колония реорганизовалась в Провинцию Массачусетс-Бэй или Провинцию Массачусетского залива, так из частной колонии она стала коронной вплоть до 1776 года._-_-_

[2]_-_-_Внимание, цитата! Магистрат поселения в колонии Массачусетского залива в марте 1631 года постановил, что все общины должны в течение двух недель снабдить оружием всех жителей мужского пола (включая слуг, но исключая должностных лиц администрации и священников) под контролем командиров народной милиции. На следующий год власти колонии постановили, что каждый до сих пор не вооруженный гражданин должен быть использован в обслуживающем персонале, и этот закон остался в силе._-_-_

[3]_-_-_И ещё цитата! В Плимуте требования закона были еще более детально проработанными: с января 1633 года каждый мужчина должен был иметь мушкет или другое подходящее оружие, патронташ, шпагу, два фунта пороха и десять фунтов пуль._-_-_

[4]_-_-_К слову будет сказано, идея Народных Милиций или Народного Ополчения (как это всё отсылает к нынешнему, а) не настолько современное и отсылает в случае Британской Империи к Указу о вооружении 1181 года, когда основой ополчения Англии являлись все годные к военной службе свободный гражданин, должный обеспечить себя вооружением, проходить подготовку и быть готовым к сбору по сигналу тревоги_-_-_

[5]_-_-_Так называемые «артиллерийские» проповеди, впервые задокументированные в 1659 году_-_-_

[6]_-_-_Воспоминания, конечно... бытовые. Попробую перемотать, есть что интересное дальше. Но всё такое обрывочное, и в этом случае это не моя вина._-_-_

Chapter Text

«Постепенно прошёл первый восторг, настали обычные дни, служба, рутина. Происходило медленное привыкание к людям, к Бостону, к этому новому, что поначалу удивило и сваливалось на меня.

Правда ли.

Человек ко всему привыкает. И я привыкаю.

Стараюсь.

Только вот скрываться и впрямь тяжело.

Во многом помогли и спасли наблюдения на корабле, сейчас на местах перенятые повадки и манера говорить. Чаще приходится думать, что и как говорить, а потом говорить. Именно поэтому из-за долгих заминок меня все считают тихим... тихой.

Немногословной. Это и хорошо. Наверное? Оставим это.

К началу зимы нам выдали комплект ещё более утеплённой формы. И предупредили: зимы здесь отличались от зим большого «дома», а потому и форма куда более тёплая. И вправду. К концу осени снег уже стоял по округе.

Рубашку на выдаче формы я выбрала большой, да и мундир неплохо скрывал, а вот с корпиями пока проблема — не всегда удавалось по-правильному попросить их у штабного врача, потому чаще приходилось покупать самую дешёвую ткань на рынке, и потом втайне от всех её стирать.

Благодаря форме не мёрзла, правда надо посмотреть на рынке новые перчатки или заказать их у местного портного. Помимо перчаток докупить носки, платки и другое по мелочи, в частности починить осенний мундир, чтобы потом по весне не бегать с ним. Пока помню. Скорее с моими денежками куплю нитки с иголками, и сама починю.

Ещё сапоги утеплить.

Надо-надо. Надо смету составить, а то всего и много.

Для этого «купить» надо временно не тратить деньги на книги. Я ещё Уильяму должна — это он мне одолжил на то, чтобы утеплить одежды отца. Потому с тратами я стала более рассудительной.

Почти.

Книжек новых хотелось, прочитанные продавать пока не хотелось — складывала под кроватью, уже маленькая моя библиотека! Даже Уильяму давала почитать про навигацию!

Что до квартиры или казарм, где в комнатах мы жили по несколько человек. У каждого была удобная кровать с хорошим матрасом. Детишки зажиточных или просто господ жаловались. Мне же нравилось! Я впервые здесь поспала на подушке не из соломы, а из перины. Несмотря на хозяйство в родном поселении, не у каждого была возможность набить пух для своих нужд, часто его мы и вовсе сдавали, чтобы получить ничтожную компенсацию. Маленькие, и всё же какие- никакие денежки. А тут!

Подушка!

Из перины!

…

В дни тишины, увольнительных, когда накатывала хандра, дабы совсем не истосковаться по родным, я уже охотнее принимала участие в вылазках Уильяма. Он завёл много знакомств. Знал, где достать тёплые вещи, где лучшие портные, где лучше не покупать, где добыть лошадей. Про таких обычно говорят «знал каждую собаку в городе», и, пожалуй, я благодарю Господа, что он свёл меня с Тессоном — без него я не знаю, как бы справлялась и как бы отвлекалась от тоскливых дум о родном доме.

Увольнительных стало больше. У кого как. На днях приступили к традиционному здесь исполнению приказа Короны об частичном разоружении королевской армии к третьему Адвенту. А вот Ассамблея нас не отпускала. Я всё думала о Рождестве, хорошо бы его справить и отдохнуть в эти деньки.

Шиш мне! В нашей провинции его не праздновали! Да как так-то?! Уильям пояснил, что не праздновали шумно, но и скрытно надо умудриться. Странные порядки… Пуритане, что б их!

Так что мы продолжали нести службу на блокпостах и фортах, нас не разоружали, как и не снимали со службы пограничные территории. А в увольнительные в появившееся время в фортах, а также на блокпостах, когда совсем день тянулся и был тухлым, Уильям решил заняться вновь моим обучением… Не скажу, что я предельно этому рада»

В обязательный регламент учения провинциальных войск входило не только обучение стрельбе, постоянная практика её, маршировка, но и входил огромный список иных навыков, должные помочь солдату стать готовым к любым вызовам, бросаемым землями Новой Англии. Среди них немного учили медицине, немного ориентированию, немного обустройству и спасению от диких зверей. Куда большее — по наблюдениям Калико — отводилось пользованию холодным оружием, саблей, и куда-куда большее огнестрельной стрельбе и злосчастной маршировке.

Джон за почти три месяца пребывания в Бостоне и несения службы мог с уверенностью похвалить себя: пользование мушкетом давалось ему хорошо, как и в случаях, если на мушкет одевался штык. Хорошо давались и навигация с медициной. А вот холодное оружие — нет-нет-нет. Напоминало больше учения на корабле по рукопашному бою.

— Да не жмурь ты глаза! — шикнул Уильям.

— Да не могу… Ай! — Джон дёрнул в сторону, когда товарищ стукнул по ногам тренировочным, деревянным клинком. Калико выровнялся и на выдохе посмотрел на Тессона, да тут же взгляд отвёл от стыда за собственные рефлексы.

Они оба уже как больше часа обучались на морозе, на огороженной площадке недалеко от полигона стрельбища. Пытались обучаться вот уже месяц. Джон не мог совладать с собственным страхом — стоило Уильяму начинать напирать, как появлялось желание уйти, глаза зажмуривались, отчего о приёме удара не шло и речи. Не спасало и осознание, и постоянное напоминание (для того, чтобы дошло уже до подсознания), что Уильям совершенно не тот, кто точно заколет, в их случае забьёт его.

Не выходило.

Как и на борьбе, Джон просто в определённый момент закрывал глаза и дёргал, отступал. К тому же начинали мёрзнуть кончики пальцев, болели мышцы, а успехов пока никаких. Хотелось всё бросить, и взныться о бесполезности сего, как и напомнить сказанное когда-то на корабле про необучаемость. «Но получилось же», — припомнил Джон похвальную фразу от бугая.

Выдохнув, Калико посмотрел на удерживаемую в руках деревяшку, поднял взгляд и, услышав хруст снега, посмотрел на подошедшего Тессон.

— Значит так, — важно начал тот, закинув деревяшку на плечо, другой трепля себя по затылку, — сейчас будем всё делать медленно, — он глянул прямо на Джона, тот кивнул, — а ты не будешь жмурить свои чёртовы глаза!

— Оно само, — пискнул Калико в оправдание. Довольно слабое.

— Само-само, — ёрничал Тессон. — Исправлять надо.

Джон отвернулся с выдохом, постучал палкой по ногам и, переступив с одной на другую, буркнул тихо, под нос:

— Просто боли видать боюсь.

Тессон услышал и вздохнул. Калико покосился на него, ожидая очередной знакомой колкости.

— Боюсь, не боюсь, — философски растянул Уильям, повернулся больше к Джону. — Противнику не объяснишь это, а огнестрел долго заряжать. Сам знаешь. Да и порох промокнуть может. Что тогда делать будем? — Он взял паузу, Калико молчал, зная прискорбно-очевидный ответ — или плен, или смерть. Смерть куда более вероятна. — Так что не ной и не жмурься. Специально медленно делать будем. Попробуй ещё хмуриться и щуриться, должно помочь. Запомнил?

Джон кивнул.

— На исходную тогда.

Оба вновь разошлись. Джон, прокручивая слова товарища в голове, впрямь нахмурился, прищурился и встал в стойку. Пальцами вцепился в деревяшку. Когда Уильям вновь двинулся, ему вновь захотелось сдёрнуть с места, вместо этого Калико намеренно припечатал себя к земле, поелозив стопами.

— Верх! — скомандовал Тессон перед нанесением удара. Действовал он медленно.

Джон, дрогнув, выставил деревяшку, от стука двух зажмурился вновь, да моментально глаза распахнул, нахмурился. Он сделал шаг назад, ещё один, Тессон наступал.

— Справа, слева… Верх…

Так медленно, будто в первые тренировки оба продолжили отступать. Совет Уильяма чуть помог — жмуриться Джон стал меньше, однако все внутренности продолжало скручивать, а в голове рисовались страшные картинки, где вместо тренировочной деревяшки — тяжёлый клинок, где порох и впрямь мокрый, спасения не было. Калико сглотнул и попытался сосредоточиться на происходящем — сейчас у них тренировочное! Не настоящая сталь.

Дойдя до края площадки, они поменялись: на этот раз Джон перешёл в наступление. С ним всегда проще — глаза точно не жмурились, ибо почти не было угрозы собственному. Если только не контратака.

Всё шло хорошо, вплоть до момента, когда Уильям предупредил об увеличении темпа хода. Далее Калико начал путаться, жмуриться чаще и не успевать отражать атаки. После и вовсе откуда-то далеко донеслось громкое со свистом:

— Эй, вы!

Джон дёрнул головой на звук, в этот момент Уильям сделал подсечку, толкнул его, и Калико оказался в снегу. Подняв голову, Джон наткнулся взглядом на тупой конец деревяшки да на нахальную улыбку Тессона.

— Не отвлекайся. Никогда. — Товарищ убрал деревяшку, протянул руку и помог подняться.

Подобрав своё «оружие», Джон молчаливо кивнул, не стал сетовать, что необязательно было кидать в снег, и осмотрелся — к площадке подходил один их отряда, с кем порой они сталкивались на вахте на блокпосту и с кем делили казарму. «Вроде, Джеймсом зовут», — припомнил Калико.

— Чего тебе? — крикнул Тессон.

— Мы в город собираемся, вы с нами? — Джеймс опёрся руками на изгородь.

Калико живо начал придумывать отговорки, мол замёрз, устал, и было это почти не отговорками. «В город значит», — услышал он тихое от Уильяма. Тессон направился к товарищу, очевидно, чтоб не орать на весь форт. Джон поспешил следом, выстраивая в голове, как и прежде «грандиозные планы-оправдания», в тайне надеясь, что пригласят только Уильяма — а что? Не будет никого в казарме, ему же и лучше!

— И повод есть? — уточнил Уильям, подойдя.

— А как же-с! — усмехнулся Джеймс. — Вилли до младшего капрала избрали, потому обмываем. Так идёте? — Он осмотрел обоих, и Джон понял, что имел в виду Джеймс точно обоих. Срочно надо было что-то придумать и выбрать из всех планов, а параллельно ещё озадачиться вопросом, кто такой Вилли?..

— Придём. — Уильям глянул на Джона, тот больше рефлекторно кивнул, и тут же посыпал на свою голову мысленные проклятья — а как же оправдания?!

— О-отлично! — расплылся в улыбке Джеймс. — Тогда подтягивайтесь в таверну у старика Джо.

— Та, что на пристани? — уточнил Тессон.

— Ага, до встречи!

И Джеймс покинул их. Джон, дуя губы, подумывал, на кой чёрт согласился, ещё в компании — вроде как — товарищей он не выпивал, а ведь выпивка сама по себе какое зло, языки развязывающее. Потому мигом в сознании у Калико обмывка должности предстала страшным мероприятием, на котором он обязательно себя выдаст, там же — пиши «пропало»!

— Пойдём, — Уильям направился к выходу с площадки.

Джон перечить не стал. Одновременно со страшными картинками в голове явственно прослеживалась иная логическая цепочка: отказ от обмывки вызовет куда больше подозрений, тем более после того, как он сам на неё согласился. Значит, оставалось одно: держать себя в руках или и вовсе не пить.

«…Уильям читал меня открытой книгой. Почти. К нему я также привыкала. Определила и знала точно. Что говорить, а о чём лучше промолчать. Опять же, чтобы себя не выдать.

С другими пока тяжело. Но я пытаюсь общаться. Иногда не хочется — книжки всяко лучше, там никто не подловит на неправильной речи, не начнёт задумываться, и никто не узнает за мой секрет. А с людьми… Уильям назвал это неправильным стремлением отгородиться.

Хотя я их не трогаю, они меня не трогают, и только Уильям между нами, как мост. Но они же боевые товарищи, как никак. А не просто люди, присутствие которых можно и впрямь не замечать. Если что случится в будущем в случае отправки в колонию полагаться придётся друг на друга. Значит, общаться надо. Строить взаимоотношения, помогать и принимать помощь. Да и как понять, что говорить, а что нет, если я буду их избегать? Опыт нужен. Всегда. А коль его нет, то появляется и страх.

Да и вести с других колоний доходят до нашей нерадостные: французы, поговаривают, начали окапываться в землях Огайо. Об этом пишут в газетах, но всячески там успокаивают, мол колонии на западе возьмут ситуацию в свои руки, и мужей не придётся отправлять на защиту чужих колоний. Ассамблея настоит на этом и не даст губернатору повторить ошибок прошлых войн.

На деле Уильям насчёт этого куда более резкого мнения, его же мнения и начальство, и вроде как та самая ассамблея. Поговаривать начали о призывах, пока же только поговаривают. Потому видимо общаться надо. Ведь как иначе научиться?»

Вилли Хилл являлся примером, типичным для своей эпохи. Урождённый на окраине Бостона, с детства обучался самообороне, по достижении совершеннолетия поступил в Народную Милицию округа, следом же за храбрость, проявленную по защите, ему предложили перевестись в провинциальные войска. Это Джону рассказал Уильям, пока они шли до таверны у старика Джо. Тессон с ним пересекался, знал и по голосу вроде как питал уважение. Джон только важно кивал, сделавшись совсем тихим.

Он припомнил Вилли — на последнем сборе Милиций и городского гарнизона как раз кого-то избрали голосованием, после читали длинную проповедь. И вот среди «кого-то» был как раз Вилли.

Но на деле же избрание Хилл на должность едва трогало Калико: больше его беспокоила собственная шкура, и в голове то и дело раскручивались сценарии того, как всё проходит обязательно с конечным разоблачением его самого страшного секрета. После же воображение рисовало картинки, как его сажают на корабль, с позором отправляют домой, следом же приходит вербовщик и воинскую повинность всё равно придётся отбывать отцу. А мать же…

— Джон! — Его дёрнули в сторону.

— А? — Калико вынырнул из мыслей, посмотрел на Тессона, на проехавшую мимо повозку, чей извозчик разразился проклятьями очевидно на его голову, и покачал головой, ощутив, как вспыхнули щёки от стыда. Благо по зиме теперь можно списывать на мороз.

— Снова в книжках витаешь? — устало уточнил Тессон, а Калико и нечего возразить.

— Угу, — отличился он немногословностью. Да и чего говорить? Каким бы ни был другом Тессон, он тоже не из тех, кто поймёт.

Джон сомневался. Оттого переживать жуткие картинки приходилось единолично, как и думать, что с ними делать тоже. Уильям привычно посетовал на его голову, Джон не расслышал, вновь упал в думы сложные.

Оба продолжили идти.

Таверна у старика Джо располагалась на пристани и привычно собирала то моряков, то офицеров провинциальных, то народных ополченцев. Магистраты и иная аристократия собиралась либо в английских клубах, либо в известной кофейне «Зелёный Дракон». Это Калико также пояснил Тессон, но в этом — как решил он после — не было совсем необходимости. О постояльцах стало сразу ясно с порога.

Моряки сидели шумными компаниями, выпивали, зазывали ополченцев, горожан, а иногда оные сидели и по отдельности. Между них мелькали юбки платьев разносчиц. Дамы умудрялись с ловкостью самых опытных мореходцев лавировать средь посетителей и разносить подносы с пенными кружками. За стойкой спешно обслуживал и ставил новые кружки на неё бармен. А о приближающемся Сочельнике перед Рождеством напоминал стоящий позади него выше бочонков венок с двумя горящими свечами, да и икона, висевшая выше.

Во всю играла музыка, да пели песни, заказывали их, смеялись и травили истории. Шум поначалу удивил Калико, но вскоре напомнил о днях в Фалмуте или Труро, когда брат брал его с собой. Они не только ведь тогда считали цвета парусов кораблей, а также заглядывали и в подобные заведения (благо родители так и не узнали об этом), кабаки. «Вот оно!» — вдруг осенило Калико, стоило припомнить детские вылазки, учения старшего, и то, что средь своих он прослыл тихим. Вот в этом и крылось, казалось, решение нависшей над ним проблемы. Джон зацепился за эту мысль и почувствовал, как тревога слегка отступила.

Поймав на себе внимательный взгляд Тессона, который очевидно довольствовался появлением улыбки на лице друга вместо привычной хмурости, Калико — пускай и друг ничего и не сказал — оправдался.

— Напоминает деньки в Фалмуте, — и ведь почти не врал!

— Тут даже лучше! — хмыкнул Тессон.

— О, я сомневаюсь, — выказал напускное зазнайство Джон.

— Тебе по хмурой морде положено, — отправил обратно Уильям.

«Резонно!» — фыркнул про себя Калико, не став и спорить. Оба обменялись улыбками, принялись искать своих. К счастью, подсказала одна из дам, которую Тессон выловил уже с пустым подносом. Товарищи поднялись на второй этаж, где всё также царила атмосфера веселья, и в дальнем конце встретили своих.

Вилли — рыжий-рыжий! С россыпью веснушек и широкой улыбкой! — поднялся встретить их. Хотя Джон признал его, когда Уильям обратился:

— Ох, Хилл, чёртов сын, обогнал-обогнал! — Они обменялись рукопожатием. Джон спешно снял перчатки и сунул их в карман гражданского камзола. — Ну поздравляю, не думай, что в следующий раз не выберут меня!

— На всё народная воля, Тессон, — посмеялся Вилли. — Это и есть дух Новой Англии!

— Поздравляю! — проговорил Джон и также пожал руку, улыбнулся, когда Вилли глянул на него. — Даже не знаю, чего желать, разве что безопасности…

— Меньше индейцев и французов, — подхватил Тессон, толкнув Калико плечом.

— Больше дам и крепкого эля! — закончил Хилл.

Они посмеялись, Джон вторил их смеху, правда больше напускного, ибо сознание зацепилось за оброненное слово «дам», и тут же наступила паника. Быстро успокоив, что явно под дамами не имели в виду его, Калико понял: видимо это что-то привычное и установленное, как писали в книжках локальное. Как выпускала ассамблея акты, так и шутки выходит тоже бывали локальными.

Хилл пригласил их к общему столу. Калико и Тессон пришли последними, и Джон порадовался в мыслях, когда ему досталось место не точно под свечами, а чуть в темноте. Тессон сидел рядом, новоиспечённый младший капрал — как раз так, чтобы захватывать всеобщее внимание собравшихся. Помимо присутствовавшего Джеймса, Калико узнал и нескольких других сослуживцев, с которыми они сталкивались на постах, фортах или в казармах и чьих имён он особо не помнил, а спрашивать как-то показалось неправильным. Потому Джон решил послушать в разговорах, затем же быть может украдкой уточнить у Уильяма.

Калико поприветствовал всех, вторя то, как делал Уильям, уместился и пытался придать своему виду непринуждённости, хотя в голове уже строил сложные планы, проигрывал диалоги и пытался разработать схемы на схемы, по сути откровенно закручиваясь, подобно псине, бегавшей за хвостом.

Разносчица принесла пенные кружки, забрала пустые. Хилл вернулся к разговору, начатому до прихода Калико и Тессона, и постепенно разговор потёк дальше и совершенно не по строгим планам, который вырисовал себе Джон. Каждый выхватывал нить, добавлял своё, смеялся и каждый взял на себя особую роль, будто произошло распределение в их маленьком круге — в прямом смысле: сидели они за круглым столом.

Сидящий напротив Джона товарищ со шрамом на щеке и разодранной мочкой уха, Эллиос с южного блокпоста, прослыл однозначно травящем истории, его дополнял Уильям, рассказывая свои байки. Так оба подхватывали друг друга и будто состязались, чья история окажется краше и веселее. Другой знакомый незнакомец — Майкл из их форта и казарм — отличавшийся острым взглядом, который тот всегда щурил, прежде чем выказать колкость, прослыл доставалой. Он терпеливо выжидал удачный для его колкости момент, затем подобно змее набрасывался, впивался в выбранную жертву и завязывался спор, в который Джон порой пугался, наблюдая за двумя, а то тремя товарищами — зависело от того, скольких Майклу удалось «укусить». Часто он начинал свои колкости с выражения сомнения, мол «правда ли так думаешь?». Это Калико слегка веселило. Вилли приходилось спорщиков «разнимать» или, как описывалось в книгах красивее, сглаживать острые углы, в остальное же время он по большей части молчал или наблюдал, да порой также вставлял свои истории. Джеймс был у младшего капрала на подхвате: слушал одних, других и также высказывал своё мнение, и его-то Майкл точно пытался нет-нет да вытащить на арену спора. Джон же больше слушал, наблюдал и внимал в себя истории подобно тому, как читал книги. Пил меньше, скорее пригубливал. И его полностью устраивало то, что его никто не доставал, и товарищи приняли его роль молчаливого слушателя — хотя точно Калико несколько раз замечал на себе взгляд Майкла, пока же провокатор не находил, чем поддеть. Верно же: Джон не особо-то и говорил, что за столом.

Как бывало во всех беседах: начавшаяся непринуждённо она таковой оставалась вплоть до момента, как кто-то не затрагивал темы политики, религии или тем иерархии. И если насчёт религии товарищи сошлись — одни разделяли ортодоксальность пуританского учения либо утверждали веру просто в Господа, другие воздерживались и обозначали строгое, что в успехах Британского ружья и Колониального ополчения «виновны» солдаты, а не вера, благословение и учения.

Не к венку, стоявшему внизу таверны, было сказано.

Сошлись и насчёт политики: товарищи обсуждали войну, Джон молчал, удивлялся, обещал подумать после над тем, что подслушал, после выпили за смерть французам, которых любой англичанин и подавляющее большинство американцев люто ненавидело. И упоминание картавых побуждало у последних, сколь заметил Джон, ненависть, которая застилала глаза и заставляла набухать вены.

Иерархия пошла скверно…

— А и я говорю, квакеры слишком якшаются с индейцами, будто за равных их принимают! — выхватил грубое захмелевший Калико и посмотрел на говорившего Эллиоса.

Джон нахмурился, затем кивнул. Квакеры. Вспомнил. Большинство из них было представлено в Ассамблеи в Пенсильвании — колонии, что располагалась на границе владений Британской Империи в Северной Америке.

— Почему будто? Они вообще считают: это наша вина в их нападениях на нас. Вина колонистов и недопонимания, — растянул Майкл, выдохнув дым от раскуриваемой трубки. Глаза тот привычно сощурил на Эллиосе, однако на этот раз его колкость не оказалась укусом, наоборот подстегнула к разговору. Эллиос покачала головой.

— Как же. Они и нас виноватыми считали. Раньше в Бостоне с ними вообще худо было, — вдруг пояснил Вилли. Джон глянул на него и прислушался, продолжая подпирать рукой щёку. — Из Рот-Айленда постоянно к нам ходили, обвиняли наших в неверной вере.

— Да ладно! — выдохнул со смехом Эллиос.

— Я те говорю: выгоняли, высекали, те приходили и приходили, будто мёдом обмазано[1], — хмыкнул Хилл. — Вон, Майкл помнит, как мы за ними ещё милицаями бегали по указам.

Майкл улыбнулся. Джон удивился — вот оно что! Так они бывшие товарищи!

— Скажем так, квакеры имеют нездоровую страсть к мученичеству, потому что для них розги? Только благодать, — растянул Майкл и сделал затяжку.

Сослуживцы посмеялись, Джон не понял, шутка ли это или квакеры такие, какими их описал товарищ, зато уловил на себе взгляд Майкла. Стоило им глянуть друг на друга, как провокатор сощурился. Калико запаниковал.

— Что есть, то есть, — продолжал Вилли. — Страшнее индейцев, я скажу. Тем хотя б оружием пояснить, здесь же, — он цокнул, — нет.

— Выходит, друг друга они стоят, вот что! — вспыхнул Эллиот. — И ещё одни с другими догово-о-оры заключают. Какие договоры?! — расходился всё больше он.

Джон, замечая, как Майкл также поглядывал на него, дёрнул головой на место рядом — но Уильям и Джеймс отошли то ли за выпивкой, то ли отлить. Становилось худо. Несмотря на выпитое, Калико явно понимал — Майкл точно избрал его следующей жертвой.

— Будь моя воля…

— Ничего не меняется, — перебил его Вилли, Эллиос осёкся. — Всё как в прошлый раз. — Он откинулся на спинку и достал трубку. Майкл неохотно отвлёкся от гляделок, когда товарищ хлопнул его в плечо, и любезно передал свой мешочек с табаком. Размышляя, Хилл начал запихивать табак в трубку:

— Пенсильвания отсидеться хочет. Точнее квакеры, как в другие войны[2], — он поджёг табак в трубке, — а нам потом своих терять. Всё потому, что кто-то пацифистом заделался.

Эллиос фыркнул:

— Разыгрываешь, что ли? — не поверил он.

— Почему же? Не шучу. — Вилли косонул на него. — Самая западная колония из пацифистов состоит, та, что на линии фронта. Все три войны отсиживались, и сейчас хотят!

— С-с-сукины дети! — зашипел Эллиос и стукнул по столу. Джон встрепенулся, глянул на товарища и, осознав, что опасность миновала, подпёр обратно щёку рукой. Эллиос сделал щедрые глотки эля.

И вроде разговор пошёл на спад, да только раздалось привычное украдкой от Майкла:

— А про резню слышали?

Вилли кивнул, Эллиос покачал головой, Джон же и вовсе желал, чтобы разговор постепенно сходил: Эллиос расходился больше, Майкл кидал на Калико взгляды, сам Джон и не знал, чего говорить, да такое, чтобы и всем пришлось по духу, и Майкл не укусил змеёй. И в теме прошлых войн, колоний, квакеров товарищи куда более были подкованными, Джон только академическими знаниями хвастать мог, и куда теории-то с практикой? В газетах и то порой приукрашали.

Потому Джон вновь промолчал. Эллиос-таки не выдержал: глянул на Вилли, на Майкла и кивнул на последнего:

— Чё там с резнёй-то? — Он подпёр рукой подбородок.

— Индейцы в конце осени вот зашли в западные поселения Пенсильвании и вырезать начали, — спокойно проговорил Майкл, будто не об убийстве гражданских говорил. Джон дрогнул, посмотрел на того и притих — в сознании мигом возникли воспоминания о байках про снятие индейцами скальпа. Хотя не такие-то уж и байки. — В газетах умалчивается. Скрывается. Не освещается. У меня у брата там сын живёт, вот недавно письмо получили. Говорят совет собирают и в столицу планируют идти, добиваться вооружения милиций и денег на обороны.

— У них нет милиций? — не поверил Эллиос.

— Нет, — сухо ответил Майкл и покачал головой.

Эллиос снова забурчал ругательства, но их перебил вклинившийся Вилли:

— Понимаешь же что. Тут же опасность не только индейцы. Французы начнут границы проверять. Смысл в том, что можно быть пацифистом и мероприятия оборонные делать, форты там строить, ссуды на оружие гражданским, ополчение поддерживать, — все закивали, и Джон кивнул, — а тут пацифизм лютый, без обороны. Вот французы — помяни моё слово! — начнут заходить. И что увидят? Что ни укреплений, ни милиций, ни ополчения — ни-че-го!

— А рядом колонии не могут выделить? — не унимался Эллиос.

Майкл и Вилли фыркнули почти одновременно — так, будто Эллиос дурость сморозил.

— Эт не их забота и не наша другое оборонять. Нам бы своих защитить, — пояснил Майкл. — А их нежелание — их ответственность, и кровь на их руках.

Джон не совсем понял, но встревать не стал, решил переговорить об этом с Уильямом после. Меж тем тишину нарушил вновь Эллиос, у которого всё не складывалась логика.

— Вы как будто сказки рассказываете! — не верил он. — Ну как же так можно! Западная колония и на оборону деньги не выделяет? При спорной рядом территории и освоении Огайо?! Да ну бред какой-то! — Он снова стукнул кулаком.

Джон вот тоже сомневался.

— Есть спасение, — вставил словцо Майкл, — однако так себе. Бенджамин Франклин Ассоциацию Добровольцев создал и партию[3]. Вот только в немилости она что у квакеров, что у губернатора, пока вот бегает Франклин между двух огней и договориться пытается, — Майкл выдохнул устало. Джон не узнал его — будто с этим выдохом товарищ испустил весь свой дух зазнайки, далее он говорил более тревожно:

— А пока. Чем быстрее французы будут понимать, что пацифизм действительно таков, как у квакеров, что мешает им собрать силы и просто смести Пенсильванию? Единственная защита — горы и сейчас зима. По весне же обойти горы и перебраться, и вот тебе и колония полностью без боя отданная.

Джон сник, у него появилось совершенно иррациональное желание положить Майклу руку на плечо и выказать так поддержку. Он понимал, что Майкл — каким бы ни был доставалой — беспокоился за племянника, которого упоминал в разговоре. Также он понимал, что они с Майклом не настолько близки, чтобы выказывать жестом. Заместо Калико это сделал Вилли.

— Не будем в будущее прыгать, в настоящем не прожив. Франклин — тот ещё баламут, всем Бостоном знаем, потому он-то и переломить может. — Вилли похлопал Майкла по плечу. — А своим напиши, коль худо будет, пускай пишут. У меня есть знакомые в Джерси и Йорке — переберутся к ним, переждут. Если надо и в Бостон переселим. Здесь всегда безопасным было.

Майкл кивнул, улыбнулся. Джон также. Бенджамина Франклина он читал в коротких очерках в газетах, слышал мельком и про то, что как-то тот в немилость в Бостоне попал, когда газета его брата печатала очерки Бенджамина с критикой Ассамблеи и Короля. Но, как бы то ни было, на некоторое время за столом повисла тишина, скорее на плечи каждого осело бремя разговоров о возможном скором очередном объявлении войны.

Молчали, думая о своём. Вилли и Майкл пыхтели трубками, Эллиос пил, Джон мечтал скорейшего возвращения Уильяма и Джеймса. В конце концов, не выдержал Эллиос: он стукнул кружкой по столу и будто бы зарычал от злости:

— Моя б воля! Разом бы их порешил! Местничковых! Квакеров — из политики, индейцев — ловить и в рабство! Продавать той же Испании или на свои нужды!

Джон дрогнул, глянул на Эллиоса. Слово «рабство» неприятно резануло слух. Эллиос продолжал:

— Как с неграми, темнушками, чёрными — только на рабство и годные, и убийства, звери!

— Ну-ну, — примирительно заговорил Хилл. — Не наша колония, нечего и носа совать. Хотят своих терять, пускай теряют, коль в благодетели заделались.

Эллиос фыркнул, оттянул уголок губ, но продолжать вроде бы не стал. А вот Калико, осматривая товарищей, потупил взгляд на свою кружку и выпалил:

— Рабство? — И вроде как сказал в мыслях, да судя по окончательно наступившей тишине, выпалил вслух. Джон кашлянул и неуверенно поднял взгляд.

Трое смотрели на него, особенно — чёрт Майкл, вернувший себе дух зазнайки. Уильяма не было. Как и сумевшего бы привести равнозначных аргументов Джеймса. Калико сглотнул.

— Наш тихушник, полагаю, не знает за рабство? — растянул «сладкими речами» змея Майкл. — Что в своих умных книжках не нашёл упоминания?

— Я… — Джон выпрямился, опешил. Его взгляд забегал от Майкла на Вилли, с Вилли на Эллиоса и обратно.

— Книжках? — усмехнулся Эллиос.

Майкл медленно повернул в его сторону голову.

— Ага, читает постоянно, не вылазит. — И вновь вернул на Джона взгляд.

— Я… Я не знал, — сознался Калико.

— Не знал? — посмеялся Вилли. — Откуда ж ты?

— С Труро, что в Корнуолле, Англия, — отчитался через нежелание продолжать Джон и сделал вдох. Набравшись храбрости, Калико спросил:

— Разве справедливо рабство?

На лицах всех троих пробежали тени. Эллиос так вообще вскинул брови и презрительно губы в усмешке дёрнул, когда как Майкл смотрел змеёй да головой покачал. Только Вилли просто глядел и пыхтел трубкой.

Отступать было поздно.

— Не менее справедливо, чем плата за их бесчисленные нападения, убийства наших и постоянное держание в страхе деревни, сёла и города, — ответил Майкл. Джон дрогнул, ощущая, как по рукам побежали мурашки, а воображение вовсю гуляло, рисовало жуткие картины. — С дикарями не разговаривают на языке дипломатии и книг, с ними разговаривают на понятном им языке насилия.

— Неужто? — фыркнул Калико. — А Конфедерации ирокезов, Шести наций, Конфедерации Вабанаков?

— Ох, Джон, — выдохнул Эллиос, и Джон так-то подумал, что двое против одного как-то вообще несправедливо. Хорошо, пока Вилли молчал.

Калико поймал на себе взгляд Эллиоса — товарищ смотрел подобно отцу, когда Джон как-то косячил, или как Уильям, когда Джон откровенно не понимал чего-то. Словом, снисходительно.

Эллиос настаивал:

— Если начитался умных дипломатических слов, не значит, что таковое будет в реальности. Все эти Конфедерации, договоры, соглашения — все это всего лишь так, для проформы, ничего не значит по сути.

Джон задохнулся от гнева. «Глупости!» — воскликнул он про себя, вспоминая прочитанные альманахи, где были нет-нет, но изложены документы соглашений, очерки, акты.

— К тому же черномазые более выносливы, чем каждый из нас, — презрительно подхватил Майкл. — Стоят они дешевле, работают лучше. И моей жене и детям допустим не придётся работать на плантациях, гробить своё здоровье за гроши. Они смогут найти более достойную работу.

— Но придётся работать им, — не унимался Джон. — И не работа это, это рабский труд. — Калико заметил внимание Майкла и тысячу раз проклял себя за то, что не придержал язык за зубами. Теперь же Майкл откровенно ликовал, радуясь проведённой провокации, которая не удалась с обсуждением Пенсильвании и квакеров.

— Ты бы пошёл работать на такое? — вдруг спросил Эллиос.

— Я и работал на такое, — огрызнулся Джон и припомнил отца. — Как шахтёр только. За гроши и то, если у шахты был доход, а иногда его и вовсе не было.

Калико почти не чувствовал стыда за то, что пришлось соврать — да и особо он не соврал. Только обул сапоги отца, вспоминая труд его, других шахтёров, тех из них, что гибли под завалами за эти самые гроши, и чаще просто гробили здоровье.

— Это не рабство, — усмехнулся Эллиос.

— Да ладно, — вдруг кисло хмыкнул Джон. — Работать по двенадцать часов в день, после идти на работу к господу, которому ежемесячно платишь деньги за землю. А при переходе наследства он ещё повышает ренту на землю, особенно в дни отсутствия дохода на шахте. Землю не выкупить становится, зато господ распоряжается, что и как делать, кому с кем жениться и другое.

Помолчали. Только музыка и веселье доносились с нижнего этажа. Джон же, чуть остудив пыл, понял, что про жениться мог бы и не добавлять — это могло косвенно подвести их, а могло и нет. Да и за свою вспыльчивость вскоре стыд испытал: хотя подсознательно оправдывался. Его загнали двое на одного, да к тому же выпивка язык развязала. «Потому и надо взять себя в руки», — вспомнив за свой секрет, Калико выдохнул и отвёл взгляд. Продолжать не хотелось, закончить и сгладить углы было некому, Вилли будто и не стремился делать этого.

Но Джон ошибся.

— Думаешь, так только в Англии? — начал Вилли, и Джон нехотя поглядел на него, невольно прислушался, зная, что, как и в прошлые разы, может Хилл станет мостом между Калико и другими товарищами. — Каждый из нас тоже не особо-то и вольный. Империя живёт благодаря иерархии, и каждый в ней занимает своё место. Как и негры, и индейцы, только они стоят на порядок ниже нас. Иерархия отражена даже в небесных заветах.

Джон несогласно дёрнул уголком губ, про себя же растягивая тот завет, на который отсылал Вилли: «Ибо кто возвышает себя, тот унижен будет…» Но язык прикусил, взгляд потупил, подобно как раньше в служении у дворянина, чтобы дать впечатление, мол раскаивается он в сказанном. Остальные и не продолжали, будто бы удовлетворила их уловка.

К счастью, вернулись Джеймс и Уильям. Они принесли новые кружки с элем, да тут же заметили, что что-то не так.

— О чём разговор? — уточнил Тессон, садясь рядом.

— Наш дружок сделался поборником защиты черномазых и индейцев, — выпалил колко Майкл. Джон, делая щедрый глоток эля, смерил того усталым взглядом да в красках вообразил, как специально подложит тому что-нибудь в кровать — змей или какую-нибудь другую склизкую плавающую гадину.

Уильям присвистнул, посмотрел на Джона. Джон смолчал.

— Эт что, у нас квакеры в рядах появились? — посмеялся Джеймс, также смотря на Джона.

Калико надо было как-то ответить. Он поставил кружку, осмотрел всех и, вспоминая разговор, проговорил:

— Если б квакером был, меня б с вами не было. Не пацифист я. К счастью или к сожалению.

Все посмеялись. Джон также улыбнулся, выдавил из себя улыбку, хотя из головы всё же не выходил разговор о рабстве. Но конфликт вроде бы был исчерпан, на том и чудно. Остаток вечера Калико просидел также, больше слушая, внимая и желая поскорее вернуться в казармы и укрыть момент дабы сделать записи в дневниках.

Сноски:

[1]_-_-_История противостояния пуритан и квакеров достойна отдельного внимания, пожалуй. Но кратко поясню. Дело в том, что пуритане основали собственную колонию и по всем обычаям утвердили ортодоксальность собственного учения, что мы уже узнали из дневников Мари. А вот квакеры, пускай и против их присутствия не возражали в соседней колонии Рот-Айленд, более того один из квакеров-пацифистов Уильям Пенн получил грамоту от Короля и основал колонию для квакеров Пенсильванию (казалось бы, создавай своё общество по своим правилам, как пуритане!), по прибытии в Новую Англию решили сохранить свой сектантский дух будучи убеждённые, что Бог есть в каждом и их миссия спасти грешных, нежели чем пойти по пути пуритан и действовать в своей колонии. Различия между квакерами и пуританами в их подходе к верованию, и ниже прикреплю ссылку для более подробного ознакомления. И именно эти отличия в купе с присущим квакером мученичеством, пацифизмом, иногда мистикой учения подталкивали квакеров совершать путь в другие колонии и читать свои проповеди, даже в тот же Массачусетс-Бэй. Спрашивается, и какое право они имели вмешиваться в дела соседних колоний, допустим пуритан? Так, «пытаясь отвадить квакеров от вторжения в их колонию губернаторы Массачусетского залива зашли в тупик». Ибо любые наказания — плети, розги, казни — подстёгивали квакеров ещё сильнее пускаться в длинные путешествия и читать проповеди. О чём и обсуждают товарищи Мари._-_-_

[2]_-_-_Помнишь за три войны до четвёртой-Семилетней войны? Вот об этом и речь. Учитывая пацифизм квакеров и расположение Пенсильвании, квакеры проявляли истинную стойкость в следовании своим принципам и умудрялись в первые две войны писать отписки на требования метрополии. Они отказывались вводить законы военного времени то тем, что единственная угроза исходила от волков и медведей, то тем, что оборона и выделение денег на неё противоречило принципам их веры. Третья война — первая война короля Георга — стала генеральной репетицией, ибо входило это в принципы квакеров или нет, но значительно продвинувшиеся испанцы и французы строили укрепления на реке Делавэр, что прямо угрожало безопасности Пенсильвании, а иначе территории Британской Империи. Но даже при таком всё ухудшавшемся раскладе квакеры чинили всякие препятствия губернатору, который пытался продвинуть проект создания милиций и народного ополчения для защиты гражданских и границ. Частично ему удалось это удалось. Но он же и получил все обвинения в плохой обороне, а не чинившие ему препятствия квакеры в провинциальной ассамблее Пенсильвании. Следующая и финальная проверка квакеров наступила с обострением ситуации перед четвёртой войной, переросшей в Семилетнюю._-_-_

[3]_-_-_В 1745 году Бенджамин Франклин создал сильную партию компромисса в Пенсильвании, которая противостояла фанатичности квакерских экстремистов в Ассамблее и своекорыстию владельцев колонии средь губернаторского кабинета. В 1747 году Франклин выпустил памфлет «Чистая Правда», в котором обрисовал объективную картину существования колонии, всесторонне обосновал необходимость её обороны и призвал к созданию Ассоциации Добровольцев. Иногда эту Ассоциацию называют просто Добровольцами или Партизанами._-_-_

Chapter Text

Джону не спалось. В тот вечер после разговора он долго ворочался на кровати, слышал громкий храп Уильяма и почти синхронно откликавшийся храп другого солдата, и ещё одного, и ещё… Сворачивался на койке, натягивал одеяло по нос и пытался уснуть.

Не помогало.

Сознание всё крутилось вокруг слов «рабство», «квакеры», «резня», «иерархия» и других. Голоса отголосками становились страшнее, искажались и ложились поверх чудовищных картинок. Часто в них Джон… Мари пробиралась через лес. Ноги увязали в грязи, смешанной с листьями, и на каждый шаг её тянуло всё ниже и ниже к земле. Вокруг же обступал высокий лес, где-то кричали звери, ночные птицы, да слышался шелест и шаги. Осторожные, не такие, как ходили солдаты, скорее будто незнакомцы подкрадывались. И они были повсюду. Стоило Мари обернуться, как шелест с шагами раздавались со спины. А крутясь волчком, Калико увязала больше — грязь тянула к ней руки, хватала за запястья и защёлкивала на них кандалы. Звенели цепи.

Вниз и вниз.

Вниз и вниз.

Разом потяжелел мушкет, одежды, сумка — обмундирование утягивало упасть и захлебнуться. Затем же… В слабом свете Мари заметила кровь на белых манжетах. Они багровели, кровью пропитывалась ткань мундира, перчаток. Калико чувствовала их подушечками и ощущала её на теле под шейным платком, следом на губах. И непонятно, своя или чужая, она не давала вскрикнуть. Мари разомкнула глаза.

…Джон уставился на соседнюю койку, где ворох из одеял поднимался от дыхания сослуживца. Вместо криков животных — храп, да изредка завывание ветра и хруст снега под ногами вахтенных снаружи. Кошмар остался на границе между дрёмой и сном, но последний так и не приходил. Джон был уверен: следует ему вновь закрыть глаза, как ужас из грязи, цепей и крови вернётся обратно. Он подобно неизвестным из кошмара подкрадывался и выжидал.

В конце концов Джон сел, сдёрнул шерстяное одеяло и, закутавшись в него, свесил ноги. Спать хотелось сильно, но сознание будто не могло, мучалось само и мучало страшными видениями.

Калико подумал взять вещи и пойти на вахту: в небольшую каморку, где обычно сидели вахтенные, пока не видел командир. Нет. Джону хотелось в тишину и посвятить себя в одиночестве написанию дневника. Мысли мучали его, потому Калико казалось логичным стремление избавить от них голову через писание. Но в коморке вахтенных придётся отвечать на вопросы, ведь по обыкновению когда двое человек в одной комнате, между ними обязательно завязывался разговор.

Немного потупив в шерстяные носки на стопах, Джон покачал ногами, провёл руками по лицу и выдохнул, закидывая голову — чертова голова, полная мыслей! А как бы хорошо сейчас просто уснуть!

Когда холод побежал по полу, и Уильям отличился храпом громче предыдущего, Джон все же полез за сапогами, обул их, застегнул мундир и решил сходить за развешенными тряпками, заодно голову проветрить.

Вахтенного — одного из них — он сонно поприветствовал, тот отозвался лишь кивком головы, да дальше уткнулся в местечковую газету, какую подставлял свечам. «Значит, второй снаружи», — подумалось Джону.

Снаружи ожидаемо холодно. Зима совсем разгулялась: снег лежал на крышах домов форта, укреплениях, только протоптаны были дорожки и кое-где убрано. В окнах начальства Джон заметил горящий свет — видимо, засиделся начальник, а может, то просто догорала свеча. Калико подставил лицо морозному ветру, немного с улыбкой понаблюдал, как поднимались от выдохов облачка пара. Кошмар, мучимый его, остался в тёплом помещении казарм, и снаружи показался такой глупостью! Скорее выдумкой и «ребёнком» переживаний!

— Брр. — Джон поёжился с очередным дуновением ветра, сунул руки в подмышки и, осунувшись, побрёл за тряпками.

Постиранные тряпки, бельё, одежды — иное подлежащее имущество как военных и гражданских в форте, так и общее имущество гарнизона вывешивали на растянутых верёвках то сами военные, то чаще гражданские слуги. Джон стирал своё сам, прятал тряпки средь своих одежд сам, а вот эти вот верёвки невзлюбил.

Сам.

Они тянулись слишком высоко, чтобы Джон мог достать. Потому каждый раз приходилось применять сноровку, чтобы закинуть, затем сноровку, чтобы их снять. С зимой хуже только — вещи примерзали и становились «деревянными». Как и сейчас пришлось изловчиться, чтобы эти тряпки снять.

Спрятав их — «деревянные» — под мундир, Калико поспешил обратно до казарм, но остановился, вдруг вспомнив за кошмар. С беззвучным проклятьем он задрал голову, осмотрел небо и, привлечённый сияниями звёзд, застыл. Почти чистое небо не скрывали облака. Уставший измученный взгляд скользил по переливающейся россыпи звезд. Калико с лёгкой, почти наивной улыбкой выискивал знакомые созвездия.

Вон полярная звезда — там север значит. От неё тянулась Малая Медведица, если выше взгляд поднять — то поймать за хвост Дракона с мордой плоской. Джон улыбнулся и скользнул ещё выше — там уже мерцали звёзды, слагая очертания Большой Медведицы. Калико рассматривал небо, вспоминая как чему его учили, так и вычитанное в учебнике по навигации в разделе следования по звёздному небу.

Отвлёкся Джон, услышав хруст снега, и повернулся на звук с тревогой — но к казармам приближался второй вахтенный.

— Не спится? — уточнил тот, приблизившись.

— Совсем. — Джон цокнул и вновь задрал голову.

Подошедший вахтенный поднял к небу голову, и некоторое время оба солдата рассматривали его. Вахтенный молчал. Джон молчал тоже, только слышал его дыхание, слышал и далёкий шум волн — в ночи этот звук разносился и до их северного форта, — слышал и крики скотины, реже что-то прилетало с ветром из леса.

Калико отдал внимание небу и всё засматривался — а звёзды, как казалось, будто живые, так и приковывали взгляд.

— Такие же, как дома, не правда ли? — произнёс рядом вахтенный.

— Угу… — протянул Джон и, цокнув, покачал головой.

— В первый раз как сидел в засаде, так понял — своё будто. Представляешь будто дома в тепле и уюте, или жену, как та также на небо смотрит и словно связывает оно нас. И сразу покойно на душе. Помогает частенько, — продолжал вахтенный. Он полез во внутренний карман мундира за трубкой. Джон же потерял интерес к звёздам — теперь он украдкой поглядывал на вахтенного. Солдат вновь поднял взгляд к небу, и более ничего дельного не рассказал, только:

— Красота-а-а, — растянул. Затем он приметил взгляд Джона и кивнул на трубку. — Можем раскурить.

Калико с досадой осмотрел его и покачал головой.

— Не, пойду попробую поспать.

— Иди-иди. — Вахтенный вновь глаза к небу. — Можно ещё овец посчитать. А что… — заметив улыбку Джона, продолжал он, — иногда и помогает.

— Знаю, — отозвался Калико и вошёл обратно.

Внутри от тепла начал согреваться. Первый вахтенный ещё читал газету и на возвращение Джона не обратил и внимание. Калико, добредя до койки, сунул тряпки под матрас, чтобы «согревались», после, скинув спешно сапоги, забрался под одеяло и свернулся под ним. Он слышал, как второй вахтенный вошёл в помещение. Оба вскоре разговорились тихо, их голоса вызвали у Джона улыбку, и вместе с тем смутные мысли, которыми Калико озадачивался больше полугода. И, терзаемый ими, как ни старался Калико уснуть, сон не приходил и с считаемыми овцами.

— Калико, проснись! — шепнул Уильям и встряхнул друга за руку.

Джон вздрогнул, с трудом разлепил глаза и зажурился от слишком яркого света: белый снег, ясное голубое небо и солнце яркое — вот так сочетание! Чуть привыкнув, Калико отлип от мушкета и широко зевнул, забыв рукой рот прикрыть, после угрюмо посмотрел на Тессона, с которым сегодня несли дежурство.

— Будешь так спать — щекой к мушкету — примёрзнешь ею же, — с язвинкой проговорил Уильям.

Джон сонно поглядел на Уильяма, поглядел на мушкет, к чьему дулу и впрямь прислонился щекой, снова на Уильяма, а там Тессон подсказал — щёлкнул по дулу своего мушкета.

— Металл же! На морозе!

— А-а-а, — устало протянул Джон, моментально убирая от себя мушкет под смешки друга.

Калико сонно качнулся и вымученно осмотрел их позицию: с сегодня постоянная вахта на северном блокпосту.

— Ску-ко-та-а-а, — растянул снова с зевотой Джон, покачал головой и, услышав смешок друга, улыбнулся. — На патруле и то веселее, — заворчал он, — там хотя бы всё в движении, а не часами пялиться в снег. — Уильям рядом посмеялся, Джон улыбнулся. — Ладно, — Калико за ремешок перекинул мушкет на плечо. — Я пройдусь.

— Давай. — Уильям осмотрелся по сторонам. — Только ненадолго, — он кивнул на осматривавших повозку. Капрал вместе с гражданским — по одежде вроде торговец — как раз удалились в палатку, где происходила сверка документов, занесение торговца в реестр и проставлялся штамп о досмотре.

Джон не стал медлить. Он прошёл вдоль периметра блокпоста, поглазел немного на возвышающийся дальше лес, посмотрел ещё немного и устало подумал: «Никогда — никогда — не сунусь в лес». Кошмар напал тут час, напомнив за чёрные тени, далёкие крики хищников и птиц, шаги неизвестных. Джон вдохнул полной грудью, прикрывая глаза и приказывая себе собраться. Сейчас не кошмар, да и пахло не грязью и кровью, а хвоей и морозом. Из леса доносился стук о дерева — видать дятел долбил, да порой взметались в небо потревоженные птицы. Мороз щипал щёки.

Калико пошатнуло. Распахнув глаза, Джон отставил ногу, чтобы не свалиться, встрепенулся и, хмурясь, угрюмо осмотрелся. Никто не заметил. Уильям ходил туда-сюда, вроде как уже курил, двое других также раскуривали у повозки сигарету, начальство и торговец так и не вышли из палатки. Калико зевнул. «Да что б тебя», — ворчливо подумал он, ёжась от холода и пряча лицо больше в повязанном платке. Будто хохлился как жирные, точнее пушистые воробьи на ветках. На очередном зевке Джон, закрепив мушкет на спине, опустился на корточки и набрал в руки снега, которым растёр щёки.

Полегчало. От идеи кинуть за шиворот отказался, побоявшись заболеть. Джон продолжил идти по периметру и уже обходил палатку, как услышал громкий спор. Калико остановился, хмуро уставился на палатку и прислушался, неужто кто-то захотел перечить капралу? Да тем более говорить почти что криком.

Джона это насторожило. Оглядевшись, он осторожно подобрался к палатке и прислушался. Капрал и торговец перестали спорить громко, дальше разговаривали тише.

— Через месяц по графику, если не задержутся, поставка намечается, — говорил их капрал, Калико узнал его по голосу. — Обувь, одеяла, обычное. Через южный блокпост будешь выезжать, разрешение дам, а дальше путями на юг поедешь, через северные ворота провинции в форт на окраине. Там знают и готовы товар принять.

— Ну нет, это уже слишком, — а это по-видимому торговец. — Я был согласен сбывать десятую часть партии, сейчас вы предлагаете почти четверть!

— Да хоть половину, а то и всю, — усмехнулся капрал. — В это время море неспокойное, зимы суровые, да и откуда им знать, что и как здесь на местах, отпишется начальство, нам же в карман.

— Но знают другие колонии! Это ведь не только ваш товар. Другие щедро платят отчисления за так называемую помощь Массачусетса и ждут ответы на заявки.

— А что они знают? Колонии в дела друг друга не лезут, каждая по отдельности. И кто говорил, что их заявки будут исполнены полностью? Вспомни обеспечение прошлых войн.

— То на фоне войны было!

— А ты сейчас за гражданское переживаешь, когда никто и носу не сунет. Как делали во время, так продолжим и сейчас, тем более по слухам поставки увеличились.

— Но это же королев…

— Ты что! — шикнул капрал. — На королевский товар мы не лезем, там отдельный интендант. Наше дело малое — провинциалка. Там только наши интенданты, и наши отписки, ну и наш учёт хозяйский, никто и знать не будет, может что на складе случилось или по дороге на него. — Капрал замолчал, как и молчал торговец.

Калико сильнее хмурился, устало цепляясь за витиеватые формулировки и не понимая, о чём вели спор двое.

Торговец сдался:

— Ох рисковое дело…

— Когда я и моё начальство кого подводили? — Молчание. — Хорошо. Первая часть доли будет сразу, вторая — на перевалочном. Сейчас подожди штамп поставлю и можешь ехать…

Калико услышал шорохи, поспешил ретироваться. Как ни в чём не бывало прошёлся обратно, сделал крюк и, только поймав взгляды товарищей, замер. Джон уж подумал: «Поймали!» Но рядовой лишь показал пачку сигарет, на что Джон закачал головой и мысленно выдохнул. Сам же поспешил к Уильяму. Вот только прежде ещё оглянулся: из палатки точно-точно вышел их капрал и торговец. Последнего Калико запомнил, скользнул взглядом по начальству и кивнул — не обманулся, оттого всё внутри всё похолодело от осознания.

Джон не спал ни следующую, ни последующую ночь, точнее сном это едва можно назвать — теперь к лесным кошмарам добавлялись ужасы услышанного разговора, в которых ощутимо остро чувствовалось присутствие предательства. Уильям приказал молчать, и не рассказывать никому, Джона же просто раздирало от того, что все два дня он не мог найти время, чтобы отписаться хотя бы в дневниках, изложить мысли, да и с Уильямом они особо не могли об этом разговориться между собой. Везде казались «уши». Потому Калико сделался ещё более раздражительным, за что себя всячески порицал после очередной вспышки этого раздражения.

В очередную бессонную Уильям поднял его с кровати и настоятельно попросил — хотя таким тоном, будто приказывал — следовать за собой. Джон устало оглядел его, подумал над тем, что вот почему чьего-то храпа не доставало, и решил поплестись, как и было сказано. «Может, Уильям прибьёт по дороге? — рассуждал Калико. — И я смогу выспаться… Или, может, мы обсудим произошедшее?.. То-оочно! Но нет, слишком далеко, — Джон огляделся и покосился на деревяшку в руках, Уильям тащил такую же. — И для чего они?..»

— Уильям, куда мы идем? — не выдержал вскоре Джон. Он с трудом шёл через сугробы, проклиная друга.

— Терпе-е-е-ние. — Уильям поправил свою деревяшку и прибавил шагу.

Калико буркнул под нос ругательство, обозвал Тессона «чёртом», но терпел и осматривался, в тайне мечтая о постели. Окраины в ночное время, стоило признать, пугали тишиной.

Небо чистое выдалось, луна светила ярко. Её свет, отражаясь от снега, почти заменял свет свечей. По крайней мере на почти равнинной части окрестностей Бостона, а вот дальше, за чертой окрестностей и северного поста чернел лес. «Сомневаюсь, что чёрт в лес потащит, хотя, — Калико подхватил удобнее деревяшку, — в случае Уильяма я уже ни в чём не уверен» Джон выдохнул, понаблюдал за поднявшимся паром и продолжил смиренно идти.

Товарищи отдалялись от заселённой черты города, от форта и всё ближе подбирались к северному блокпосту. У Джона заискрилась надежда, может они сейчас будут решать загадку разговора? Но Уильям вскоре свернул с тропы, ведшей к блокпосту и далее в лес. «Ну ё-ё-ёксель!» — фыркнул Джон, смолчал и плёлся следом.

Снег хрустел под ногами, где-то лаяли собаки, и издавала звуки разбуженная в ночи скотина.

— Мы далеко ушли, — заметил Джон, когда вновь обернулся и, осматривая город, нашёл примерно укрепления форта гарнизона.

— Немного осталось. — Тессон упрямо забирался на холм. — Не отставай!

Калико резко дёрнул обратно головой на друга, осмотрел его спину и, шмыгнув носом, всё же потащился дальше, да только забурчал:

— Я тебя в сугроб скину.

— Мгм.

— Я тебя точно-точно скину!

— Да-да.

— И в воду окуну. Холодную. И на мороз, — взбираться и разговаривать определённо стало плохой идеей, потому вскоре Джон запыхался, говоря через каждый вздох.

— Если силёнок хватит, — парировал со смехом Тессон.

Джон остановился на раз-два, шапку поправил и рявкнул на Уильяма, стоявшего напротив:

— Щё сказал?

— Нищё, добрались!

Калико нахмурился и осмотрелся. Оба стояли на вершине холма, причём та сторона, по которой они поднимались, была пологой, а перед ними далее — крутой спуск. Джон помрачнел, разглядывая крутой спуск, да покрепче перехватил деревяшку.

Калико чихнул. Несмотря на новые перчатки, кончики пальцев подмёрзли. Как на руках, так и на ногах. Втайне Джон мечтал вернуться обратно в казармы и залезть под тёплое одеяло, а пока отвлёкся на шорохи.

Тессон устраивал деревяшку на вершине холма, прицеливался, как если бы из мушкета норовил выстрелить, и начал, наконец, пояснить, за каким бесом они совершили марш-бросок по сугробам, морозу и ветру и оказались на вершине холма:

— В моем детстве, мы с сельскими, с друзьями, на весь день зимой уходили гулять по окрестностям. На овраг...

Джон нахмурился. Шахты графства вспомнил, речки графства вспомнил, развалины древних крепостей графства, где как-то голову расшиб, вспомнил, а вот овраги...

Уильям меж тем продолжал:

— Один склон наш с... мой дед, — Джон с сомнением покосился на Уильяма, прищурился, сознание зацепилось за заминку, — когда ещё речушка замерзала, всегда заливал, получался почти каток, только удобный для катаний.

— Подожди, — несмело, больше задумчиво протянул Калико, подхватывая выше сползшую свою деревяшку, — овраг. Это там, где речка-краснушка была, что ли? В окрестностях горнодобычи?

— Именно!

— Тьфу ты, — буркнул Калико. — Это и не овраг, холм! — и моментально помрачнел, ме-е-едленно вороном посмотрел на Уильяма и в голове вдруг всё-всё сложилось:

— Ты из Редрута?! — с презрением в голосе рявкнул Калико и осмотрел друга совершенно не по-дружески, Тессон опешил, осмотрел того в ответ и заржал. Джон закивал головой, точно понимая теперь всё, да свободной рукой пальцем пригрозил. — Земли в Норт-Даунсе принадлежат Сент-Обинам, так ты из них?!

— Именно! Долго же до тебя доходило!

— И ничего не долго, черт ходячий, — фыркнул Калико, поджал губы, щёки надул и голову опустил, затем в сердцах начал:

— А я-то думаю, чего такой больно умный. Ах ты дворянская гад...

— Очень хорошая гадина, попрошу заметить, — выпалил Уильям. Оба осмотрели друг друга, улыбнулись, Калико же стукнул друга в плечо, следом приторно опомнился:

— Ой простите, ваша светлость, потрепал ваш рукав. — Калико хлопнул несколько раз по ткани камзола Тессона, якобы стряхивая пыль али снег. — За каким бесом вас, ваша светлость, угораздило вас попасть на военную службу?

— Захотелось. Да и в семье у меня десяток братьев и сестёр, а к Сент-Обинам принадлежу по троюродному деду внучатой племянницы, — Джон удивился, пытаясь представить витиеватую родословную Сент-Обинов, присмотрелся к Уильяму и по дурашливому лицу понял, что тот приукрашивал намеренно. Про внучатую племянницу. Или про троюродного деда?

Уильям хохотнул, Джон фыркнул.

— В любом случае, можно сказать почти никак, — успокоившись, окончил Тессон.

Калико перехотелось ёрничать, и он моментально сбавил насмешливую спесь, пригляделся к также посерьёзневшему другу, кивнул.

— Ты сам откуда?

— Ну, моя персона скромная, — пробубнил Калико и щёки надул, резко затем выдохнул да перекатился на стопах ног с носков на пятки и обратно. — Я с Гун Гумпаса, недалеко у нас поселение шахтёров шахты Уил-Вирджин.

— А! Уу-у-у.

— Щё у-у-у-у? — обидчиво отозвался Джон. Калико зыркнул на Тессона, который взял и усмехнулся в довесок:

— Начальство шахты у вас, слышал от своих, постоянно кредиты берёт, в долгах поголовное. А добычи нет.

— Эт да. — Калико закивал, вспоминая их дворянина. — Ладно, что там по холмам?

Джон поспешил увести разговор: вспоминать о проблемах семьи и их поселения да ближайшего шахтёрского не хотелось. Тессон же смену разговора поддержал:

— Сейчас и прокатимся!

— Чаво-о? — Калико широко посмотрел на Тессона, затем на спуск, снова на Уильяма и на спуск, и шмыгнул носом:

— Ребячество какое!

— Да брось! Неужели таких зимних забав не было? — настаивал Тессон.

— Не было, — угрюмо бросил Джон, развернулся и уже хотел было потопать вниз, как Уильям придержал его и потянул за собой:

— Значит, будет сейчас!

Джон настолько возмутило поведение Уильяма, что он опешил и не знал, чего и говорить в оправдание — Тессон меж тем уже сел на свою установленную деревяшку, ухватился по бокам и-и-и-и…

«Да ну не будет же он съезжать?» — ворчал про себя Калико.

… Съехал.

Вон Уильям уже внизу слазил с деревяшки и ему, паршивец, махал, да вдруг начал подстёгивать слишком громко, почти на всю округу. Калико шмыгнул носом, развернулся и забурчал под нос всякие ругательства вперемешку с «Паршивец! Определённо паршивец!»

Тессон крикнул громче:

— Да давай ты, дед старый!

— Сам дед старый! — фыркнул тихо Джон и впрямь по-дедовски. Затем осмотрел окрестность, прислушался и внезапно понял, если Уильям продолжит и дальше вопить, их быстро вычислят. До блокпоста же недалеко. А там ещё и выговор получат.

«Ой не. Не-не-не!» — мысль о выговоре о начальстве испугала сильнее, чем зимняя ребяческая забава. Потому с особой неохотой Джон капитулировал и шлёпнул деревяшку на снег. В тот же момент Уильям заткнулся внизу. Джон попытался припомнить, как друг это делал: надо было вроде установить почти на краю, чтобы сесть.

Ага.

Сел.

Затем вроде как оттолкнуться. Джон, сидя на деревяшке, обратил взгляд в небо и выдохнул:

— Господи, пускай это никто не увидит. Господи, дай ум моему...

— Да чё ты как баба жмёшься? — снова вякнул Уильям.

— Кто тут баба?! — огрызнулся Джон, краснея, и подумав было, что ладно — румянец можно на мороз списать, всё не будет подозрительным. — Ничего я не баба! И не ребёнок! — это уже рявкнул тише, Уильям внизу рассмеялся. — Я, мать твою, рядовой провинциальной армии колонии Массачусетс-Бэй, который по всем законам уставного распорядка спать спа-а-ать до-о-ол-ЖЕН!

Последние слова утонули в коротком вскрике, и под него Джон всё же скатился с холма. Ветер ударил в лицо, обжёг его. Руки сильнее вцепились в жалкую деревяшку. Но вот до склона Калико доехал не на деревяшке, слетел с неё и оказался на спине. Лёжа и пялясь в звёздное небо, Джон философски размышлял: «Куда-то точно в своей жизни я свернул не туда… А ведь для такой простой забавы нужна целая наука поездок! Вот так новость. А может, я слишком стар для всего? Хотя, — Калико покосился на Тессона, — этот черт на десять лет старше, а скачет, будто младше. Эх! — Он глянул в небо. — А звёзды снова красивые… Бусинки!»

Снег захрустел рядом. Упомянутый Тессон навис над Калико и с улыбкой довольно спросил:

— Понравилось?

Джон посмотрел на друга, не ответил.

— Ещё хочешь? — Уильям «лапу» протянул. Джон со вздохом ухватился за неё, тогда друг дёрнул его на себя, помогая подняться.

«С одной стороны, и впрямь весело, — ворчал Калико про себя, покосившись на деревяшку, следом глянул на товарища. — С другой, признавать нельзя. Вишь, довольный какой!»

— Ну мо-о-ожно разок, — растянул Джон.

Но Уильям всё равно расплылся в улыбке под вздох товарища.

— Тогда подхватывай деревяшку и не отставай. — Шлёпнув Джона по плечу, Уильям уже обходил холм, чтобы взобраться наверх.

Джон, глянув ему вслед, вздохнул и улыбнулся, правда будто бы грустно, после задумался и настолько сильно ушёл в мысли, что встрепенулся, когда Уильям не выдержал:

— Опять копаешься? — послышалось почти сверху.

— Да иду я! — ворчливо отозвался Джон, принялся искать деревяшку и, несмотря на свою ворчливость, улыбнулся уже счастливо.

Chapter Text

Накатавшись, Уильям и Джон уселись на деревяшках у подножия холма. Калико, оттряхивая одежды от снега, поймал себя наконец на усталости. Действительно захотелось спать, причём теперь и впрямь устало сознание, отчего-то свободное от мыслей. Рой переживаний отступил, и Джон ловил этот момент сполна. 

Веселье постепенно отхлынуло. Медленно-медленно с бурного оно оставалось в душе тёплым отпечатком, и Джону захотелось отразить произошедшее не только в дневниках, но и запечатлеть так, в памяти, чтобы потом возвращаться к событию в хмурые дни и улыбаться. Как сейчас. 

Калико покосился на путь, которым они пришли и которым надлежало вернуться, устало провёл руками по лицу и вновь голову к небу задрал. Уильям, судя по запаху, снова раскуривал сигарету.

— В детстве брат учил искать звёзды, — слова сами легли на язык, сорвались с него, Джон улыбнулся, вспоминая, — здесь они чуть ниже. — Он опёрся сзади на деревяшку руками, вытянул ноги и продолжал мысленно протягивать между сияющими звёздами линии. — И всё равно прав был с вахты… Как дома. Можно представить, будто и не уплывал совсем.

— С вахты, да? — Уильям к звёздам проявил мало интереса, хотя при его то стремлении к романтике! Наоборот, он собрался и изучал больше окрестности. Джон гукнул. — Томас, значит.

— Томас, — повторил Калико.

Он припомнил вахтенного, который теперь обрёл имя, и вдруг подался вперёд, собрался и ноги обнял, так почти складываясь. Выдохнув, Калико поглядел на далёкие огни города — те при желании также можно было сложить в созвездия, вот только здесь уместнее представить, чем занимались жильцы спальных кварталов в глубокую ночь. Джон поскреб пальцами щёку, чихнул, вдохнув дыма, и прикрыл глаза.

— Я ведь лишний здесь, не так ли, Уильям? — Сорвалось в тишине.

Тессон — Джон скорее ощутил — уставился на него.

— С чего ты решил? — выдыхая дым, уточнил Уильям.

Калико дёрнул губой, подумав было, что товарищ издевался: разве он, постоянно с ним, не видел очевидного? А может, и не видел? И всё это его заморочки? Джон растерялся, подумал немного и головой качнул — нет, слишком много несовпадений.

— Все куда более умелые. — Он вдохнул, отпуская ноги. Джон опасался пока смотреть на друга, потому то тупил в сложенные руки, то обратно поднимал взгляд на город. — У всех воспоминания о войне, у многих из наших с корабля и наших сейчас здесь за плечами боевой опыт, я же… У меня ничего такого нет, — на вдохе Калико решился, глянул на Тессона и губы скривил. — И ты со мной бегаешь, хотя не должен. Обучаешь, но не должен. 

— Джон, это… — с напускной спесью веселья начал Уильям. Джон оборвал предельно серьёзно:

— Я дурной, знаю. — Уильям замолчал, более не стремился перебить. Оба смотрели друг на друга. Джон не отступил. — Я только учусь. Шумный, неумелый, несуразный, шебушной, — продолжал чеканить Калико. Взяв паузу, он сглотнул и продолжил:

— Но я не дурак, Тессон. Я вижу и также слушаю.

Уильям не стал больше напускать на лицо приторного, не стал играть. На этот раз друг отвёл взгляд — Джон прикусил щёку с внутренней стороны: он-то, пускай и высказал терзавшие мысли, надеялся, что ошибся, как ошибался часто и до этого. Но Уильям стал серьёзным, смотрел на город и молчал, покуривая сигарету. Калико выдохнул, прикрывая глаза. «Ну и ладно, — решил он про себя, — сам узнаю», как друг всё же заговорил:

— Я воевал. Раньше. 

Джон дрогнул, осторожно глянул на Уильяма.

— Ты прав, большинство из нас служило добровольцами в войне Георга. — Тессон стряхнул пепел, сделал затяжку, Калико совсем стал тихим, только сжал собственные пальцы. 

Выдыхая дым, товарищ продолжил:

— Ушёл я на неё, чтобы получить землю здесь, в Новой Англии, ну и закрепиться, коль в семье у меня родственников дохера, сам понимаешь и наследников столько же.

Уильям глянул на Джона, Джон кивнул, по обыкновению попав в ситуацию, когда и не знал, что сказать, оттого лучшим выбрал помолчать и дать выговориться. Тессон отвернулся, вздохнул, сделал очередную затяжку и помедлил. Сейчас Уильям и впрямь выглядел старше: потяжелели глаза, лицо осунулось, да глубже стали морщины. Джон не торопил. Друг продолжил сам:

— Всю войну Георга не регуляркой вытаскивали, местными… провинциальными войсками. И добровольцами, хотя сам понимаешь — всё местное сплошь добровольцы. Я же проходил службу в королевских, как дворянин, но дебоширом прослыл, здесь же пригодились и такие. Которых Корона из своих выписывает.

Уильям усмехнулся.

— Командовал отрядом во время осады Луисбурга — потом же его наши славные правители, — выделил особенно Тессон, — вернули Франции. Ещё и местные правители… Не прислали лекарств. Много полегло, — он потрепал себя по затылку, — и я мог бы. Да меня потом выходила дочка повитухи. Кра-а-асивая! Глаза, коса такая, до пояса, — он дёрнул руками, прикидывая размер упомянутой косы, — да на язык колкая! Красота!

Воспоминания о даме зажгли его глаза, Джон приметил это. Но сколь быстро блеск появился в них, столь же разом и погас, стоило Уильяму заговорить дальше о войне:

— Долечиться не дали. Французы с индейцами начали резать всех от Саратоги и севернее Олбани. Пришлось вновь отряды собирать, оборону строить от переправы к северу от Йорка. Говорили будем на север идти. Дадим через Канаду до Аляски, до русских. Все говорили. Но регулярка так и не подошла. Корона очевидно против была. А сами мы куда, с нашим-то обеспечением и разладах в колониях? Эти разлады не всегда и коронное начальство приструняло. — Уильям покачал головой, осмотрел окрестности. — Отменилось всё, потом и война кончилась. И как понимаешь землю мне не дали, вернулся домой, решил дома уж пытаться своими силами, а через несколько лет именной приказ от вербовщика: шили-вили, Уильям, — зажав сигарету губами, Тессон хлопнул ладонью о ладонь, вытащил сигарету и стряхнул с неё пепел, — понимаешь, служил ты раньше, ну и идти надо! Снова! Указание военной шо-то там. К приказу я так и не обустроился, перебивался, и решил, а чего собственно? Воевать умею, чего уж оставаться. Труро, корабль и вот Бостон.

Уильям глянул на Джона, Джон улыбнулся, памятуя о встрече. Дальнейшее и впрямь не стоило пересказа. Уильям замолчал надолго. Джон не мешал ему копаться в собственных воспоминаниях, копался в своих. Особенно резануло слуг «именной приказ от вербовщика», и Калико обещал подумать об этом, припомнив все детали собственной истории.

Они просидели ещё немного в тишине. Погода брала своё — Калико поёжился, закутался в гражданский мундир, закопошился и Тессон. Он протянул ему сигарету, Джон на этот раз отказываться не стал, взял её и мешочек с огнивом, правда помедлил.

— А девушка?

— М? — Уильям дёрнул на него голову.

— Нум тэвушка, шо с пофитухи, — пробубнил Джон, сунув сигарету в рот и пытаясь черкануть огнивом.

— А! Калин Фларéн, — Тессон расплылся в улыбке, — знаю её имя только. Ну и косу помню. — Уильям посмеялся с себя. — Мы договорились встретиться в Йорке после войны, писать друг другу, но после как тривиально потерялись. Наверное, — спесь весёлая вновь отхлынула, — замужем за кем.

— Искать не пробовал? — Джон, наконец, выбил искру и поджёг кончик сигареты.

— Та, зачем? У неё своя жизнь, дети там, муж, станет она меня ждать.

— Ну и дурак, — выдохнул Калико.

Тессон крутанул на него голову, да расплылся в улыбке, когда на первой затяжке друг зашёлся кашлем. Горечь обожгла пасть. Джон, успев сунуть огниво в мешочек, там в карман, вытащил сигарету и закашлялся. Уильям откровенно ржал, хлопнув по спине. Джону прямо и точно захотелось его стукнуть, вместе с тем: «Как это, ёкарный, курят?!» — сокрушался он про себя, всё ещё откашливаясь.

Успокоившись и привыкнув, Калико всё же продолжил курить, иногда уже сдавленно покашливая и пыхтя. Тессон меж тем раскуривал вторую.

— Тебя как сюда занесло?

Джон посмотрел на Уильяма, губы скривил, затем присмотрелся к сигарете, вспомнив жизнь свою и одновременно подметив, как на кончике скопился пепел — как там Тессон делал? А, вот. Аккуратным движением Калико стряхнул его, сунул сигарету дальше в рот и сделал затяжку. Выдыхая, Калико вновь принялся сочинять поверх неудобной и ненужной никому правды:

— На отца вербовщик вышел. У меня он шахтёром был. Он жив и всё такое, — мигом добавил Джон, — да только здоровье подорвал, куда ему на войну идти? Тогда предложили меня отправить. Я и согласился. Так и здесь оказался, у меня маленькая история. Не то, что у тебя.

Джон усмехнулся, с ним и Уильям.

— И дамы сердца не было в поселении? — Товарищ толкнул его плечом. — Которая ждёт писем и словца?

— Тю ты? — Калико насупился и подсобрался весь, на деле пытался скрыть так вспыхнувшую неуверенность да покрасневшие щёки:

— Не было. Не интересно.

— Ты шо…

— Нет, — отрезал Джон. — Просто не было. Не было, — повторил он для достоверности. — Завались, вообще! — Теперь Калико толкнул того плечом.

Оба замолчали и возникшую неловкость прокуривали каждый свою сигарету.

— Отец воевал? — уточнил Тессон, разрушая эту неловкость.

— Нет.

Калико заметил острый взгляд и повторил для достоверности:

— Не воевал.

— Понятно, — растянул товарищ.

Помолчали. Джон явственнее вспоминал собственное отплытие из города: вербовщика, разговоры, известие о смерти брата, принятое решение после ночей без сна, следом новые правила и новые уловки, новая жизнь, которую он вёл в чужой — прямо и точно мёртвой — шкуре… Заново прокрутил в голове путь Уильяма, и какая-то злость с обидой обуяла, отчего Джон и выпалил:

— А мне непонятно!

Уильям дёрнул на него головой. Джон выдохнул дым и упрямо тупил на кончик сигареты, где набирался пепел.

— Мне непонятно, почему я здесь? У меня и моей семьи не было военных! Мы рабочие! Простые рабочие! И слуги.

Калико поднял взгляд на Тессона, глядел на него испытывающе, будто Тессон, такой же рядовой провинциальных войск, мог дать ответ как вербовщик, оставленный за тысячи миль на другом материке. 

Тессон и не мог.

— Я не знаю. — Он отвернул взгляд обратно на город.

«Знаешь ты всё, — буркнул про себя Калико, — говорить просто не хочешь!» Уильям так и не заговорил, а Джон допытываться не стал — хватит с них откровений. Посидев ещё немного и выкурив сигареты, оба, не сговариваясь, решили собираться: до форта ещё топать, перед сменой и поспать бы час. 

Там уже выйдя на протоптанную и изъезженную дорогу, оба снова разговорились:

— Не жалеешь?

— М? — сонно отозвался Джон.

— Про службу.

— Не знаю, — выдохнул Калико честно и посмотрел на приближающиеся дома спального квартала.

Он задумался. Уильям его не торопил, за что Джон выказал мысленно благодарность. Калико припомнил вновь всё произошедшее за больше полугода, после собственную жизнь до и тяжело-тяжело вздохнул. Заговорил неуверенно:

— Думаю, что нет? — Он усмехнулся, перехватив удобнее деревяшку. — Раньше у нас я жил в какой-то комнате, замкнутой. Я не знал мира, и об учёбе речи не шло, да и всё за тебя решали: куда пойдёшь, как будешь, что делать, здесь же я учиться могу.

— Здесь тебя и убить могут, — напомнил Тессон. — И звери разорвать. И заразиться ты можешь тут заболеваниями.

— Я и дома могу заразиться!

— Ага, а тут таким, что не излечишься. Или на что лекарств нет.

— Будто у меня дома есть деньги на лекарства…

— Там у тебя хотя бы медики есть. — Джон нахмурился, Уильям продолжал:

— Тут и медиков-то не шибко много хороших, все клятые недоучки и знахари сраные. Духов, епт, изгоняют, вместе с ними и собственный заодно. За компанию. И вообще сгинуть, раз уж на то пошло. Ещё…

— Знаю! — прикрикнул Калико, желая прервать череду ужасов от Тессона. Своего добился — товарищ замолчал. — Знаю, — подтвердил он спокойнее. — Но я могу читать книжки и ем лучше, и никто не распоряжается моей жизнью, — словив взгляд Уильяма, Джон оправился:

— Именно личным не распоряжается. Вот, — он перевёл дыхание, не став вспоминать за все ужасы ограничений и распоряжений своего секрета. — То же рабство.

Джон остановился, припомнив неприятный для него разговор в таверне, пускай и последствия его не оказались чудовищными. Уильям замер чуть дальше и обернулся на него, а Джон оглядел тёмные здания Бостона, побарабанил по своей деревяшке, затем поспешил вперёд так, что теперь товарищу пришлось его догонять. Несмотря на сложившиеся доверительные отношения между ними, Калико затараторил, как всегда бывало у него при неуверенности и заведомом стыде за собственные мысли:

— Рабство. Я много читал и думал. Вилли прав — Империя живёт благодаря иерархии, только в рабстве не индейцы и н… темнокожие, африканцы. Мы также в рабстве. Чем отличается собственничество плантатора над рабом и собственничество дворянина над нами, сельскими? — Пускай и Джон сделал паузу, он не дал ответить Уильяму, вопрос был риторическим:

— Крепостное отменили, да, но мы обнищали, нас лишили земли, мы вынуждены были и дальше работать, и жить за землю, а дворянство поднимать платежи, часто они же и решают, что и как в семье, можем ли оставлять наследство, кому, на ком жениться и куда переселяться?

Джон перевёл дыхание, провёл языком по зубам и, ощутив себя более уверенным, кивнул.

— А отличается это собственничество только мифическим статусом гражданина Империи, ну правами немного, и то не везде, и тем, что дворянам это собственничество приходится за красивыми словами прятать. Плантатор не скрывается — прямо продаёт собственность, а дворянину приходится ставить крестьянина в условия, чтобы выглядело всё для суда, как договор, на деле это не равный договор, скорее прикрытое то же собственничество[1]. Как и крестьянину тешить себя статусом подданного Империи. Мгм. Но равны ли мы?

Снова риторическое. 

—  Нет. И здесь также. В Америке. Как сказал Вилли. Хотя, наверное, не так это пустило корни, в Англии же места меньше, свободы меньше, людей всех классов больше, здесь в Америке люди всё же создали колонии, и иерархия здесь есть. Просто не такая ещё. Ещё, — Джон вздохнул, прислушался — Уильям всё также шёл за ним. — Вот к чему я пришёл, — закончил он всё также неуверенно — приобретённая храбрость быстро растерялась.

Шаги позади прекратились. Остановился и Калико, обернулся на друга. Тессон выглядел серьёзным, однако не так, как товарищи из таверны — здесь скорее уместно было назвать внимательным. Да к тому же открытой насмешки Джон не заметил, только приподнял в немом вопросе брови.

— И что ты планируешь делать? — спросил Уильям.

— Я? — Калико удивился.

— Ты, — Уильям этим «ты» ни капли не помог. — Есть проблема, значит есть и решение?

Джон призадумался, покопался устало в сонном сознании и выдохнул с коротким:

— Не знаю. — Он пожал плечами. — Первое видать понять, что все мы равны. Только избавившись от статусов, понимаешь, что делать. А второе… — Джон скривил губы, — власти у меня нет, я такой же подневольный… рядовой. Пока. Да и мало кто признаёт эту равность всецело, только на красивых словах разве что.

— Пока? — вот теперь Тессон улыбнулся.

— Ну, — Джон покраснел и поскрёб от неуверенности щёку, — чтобы что-то сделать, надо власти больше, пойти выше по иерархии, поставить эту иерархию себе на службу, а там посмотрим.

— Власть и развратить может. — Уильям подошёл и, закинув руку на плечо друга, ею же потормошил по волосам. — Бестолочь ты, амбициозная.

— Может. — Джон толкнул того в бок. Оба продолжили идти, поравнявшись. — И почему же сразу бестолочь? Мы же просто рассуждаем. И тебе я доверяю. Я просто делюсь мыслями, Уильям. 

Уильям вздохнул и начал серьёзно:

— Опасные это мысли, Джон. — Калико это возмутило, но он задавил в себе вспышку, решил прислушаться. 

— Не говори об этом с теми, в ком не уверен, хорошо? — Уильям полез снова за сигаретой, достал и товарищу, следом поглядел на Джона, тот кивнул и достал огниво для товарища. — Особенно средь аристократов.

— Почему? — пискнул Калико и принял из рук Тессона протянутую сигарету.

Тессон для начала закурил, после протянул огниво. Зажимая локтем деревяшку, Калико кое-как поджёг следующую «палку». Вторая пошла легче первой. Тессон спрятал на этот раз огниво, и только когда товарищи вновь потопали, он заговорил:

— Потому что нет человека злее и озлобленнее того, чью устоявшуюся картину мира, согласно которой жил он, его отец, прадеды, и правила ты открыто ставишь под сомнение, особенно его истину и куда особенно то, что принесло ему власть. Человек всегда хочет быть правым, особенным и избранным, а не равным с другими. — Джон хотел возразить, Уильям заметил и оборвал:

— Не спорь. Просто к нашим присмотрись.

Джон промолчал.

— Большинство хочет быть убеждённым в своём призвании, а не создавать его своими силами, потому, — Тессон выдохнул дым после затяжки, — твои мысли может и верные, имеют многое от пуритан, хотя те же пуритане подчиняются иерархии. Но мысли эти угрожают обществу, потому говорить их надо пока осторожно. Накликаешь беду.

— Что теперь? — не сдержался Джон. — Совсем молчать?

— Нет, — парировал Уильям. — Просто говорить среди тех, кто с тобой единого мнения или тех, кто услышит и сможет понять. А там если вас станет больше, изменится и это общество.

Джон вторил улыбке друга, последнее его приободрило:

— Это вселяет надежду. Я подумаю. — Он снова сделал затяжку. — Странное, — заговорил Джон уже о сигарете. — Выглядит удобнее трубок. И не надо чистить, и ничего не остаётся.

— А не хотел! — напомнил Уильям все другие предложения сигареты. — Русские научили.

— Русские? — удивился Калико.

— Русские, — подтвердил Тессон. — Те от индейцев. Заобщались как-то на нейтральной территории в период войны. Они про войну меня, я про Аляску, да потом под элем всё пошло и поехало до таких вот, — он кивнул на сигарету, с которой стряхнул пепел, — шту-чек. Ещё и узлы научили плести так, что хер развяжешь. Как их корабельные.

— Неплохо, — покивал Джон.

— Ага, тебя тоже крутить научу…

— О нет-нет, — поспешил Калико, вспомнив, что весь положенный по уставу табак он и впрямь отдавал товарищу. — А то совсем в привычку войдёт, — и сделал затяжку.

Тессон на это рассмеялся, затем стал серьёзным и проговорил:

— Только в лесах не кури и в засаде, и рядом с порохом…

— Уильям, я не дурак, — прогундосил угрюмо Джон, и тут же уточнил:

— В лесах почему?

— Потому что огонёк сигареты далеко видно…

— А-а-а! Как с костром, понял.

— И некурящие по запаху легко находят.

Джон вообще скис, покривил губы — вроде бы и любопытная «штучка», да нюансов столько, что лучше и вовсе не курить. Поделился, впрочем, он мыслями другими:

— Думаешь, война будет? — и поглядел на Уильяма.

Товарищ вновь серьёзным стал — как когда о боевом пути вспоминал. Он оглядел окрестности, выдохнул со свистом и сообщил то, о чём Калико уже догадался по реакции:

— Будет. — Джон отвёл взгляд, ощущая дрожь по телу. — Колонии что одной, что другой Империи слишком расширились, Короны пока торги ведут, потом — не договорятся, воевать будем. Что одни других ненавидят, что мы этих одних ненавидим, индейцам только и остаётся знатно в шоке пребывать от одних и других. Потому и пытаюсь тебя всему научить. Но… эй, чего носа повесил? — Тессон толкнул его в плечо своим. — Прорвёмся. 

— Знаю, Уильям, знаю. — Улыбнулся уголками губ Калико. — Спасибо тебе.

— Та. Нашёл за что благодарить. Поспешим, а? А то собственных ног уже не чувствую. И носа, — он чесанул по своему, — за компанию.

Оба рассмеялись и впрямь поторопились обратно в форт. Правда возвращались они в форт другими, словно сбросив оковы. Спал в ту ночь Джон спокойнее и крепко, правда не долго — на утро Уильям отличился тем, что просто скинул его с кровати, так как не мог пробудить. А служба меж тем не ждала…

«…Многое изменилось. Главное, конечно — Господи, я наконец пишу дневник! А второе — многое изменилось. По порядку, да? После разговора в таверне, где мы обмывали избрание Вилли на должность младшего капрала, я ждала многого, ибо высказала и вправду опасные мысли, в частности сомнение насчёт верности и справедливости существования рабства. Это стало почти первым случаем, когда я заявила о своём мнении, и естественно я боялась, однако алкоголь придал храбрости, и мы разговорились. Поспорили, ибо остальные придерживались иного взгляда. Поспорила сама, ибо Уильям отошёл. Да и думаю меня спровоцировал Майкл, после все трое — Майкл, Эллиос и Вилли — всячески пытались убедить, что использование людей в рабстве абсолютно нормально, ведь Империя наша живёт благодаря иерархии. И что рабство над другими, избавляет белых от рабства.

Я думаю, что не избавляет. И изначально следует исходить, что большинство обычных и без того в рабстве, просто кто-то скрывает собственничество, а кто-то в открытую торгует, кто-то длинными путями придумывает способы удержать и заставить работать за гроши семью, а кто-то обходится короткими и явными путями. Отличает нас только статус. Убери статус подданного Империи, и явным становится рабство, в той или иной форме. Просто этим статусом приятно видимо тешиться.

И я пишу о крестьянах, не о дворянстве, хотя могут ли дворяне также быть рабами?.. Подумаю потом.

Мы также обсуждали квакеров — тех пацифистов из Пенсильвании, которые не снаряжают не то что армию, собственную милицию для защиты гражданских. Говорили о разобщённости армий. Странно так: вроде единая Империя — Британская, а колонии будто каждая своё государство и не приходит на помощь другому, считает правильным отсиживаться в стороне, даже если стратегическая помощь соседу обезопасит собственную колонию. Если падёт Пенсильвания, под ударом окажутся колонии Нью-Джерси, Нью-Йорка и далее у французов с индейцами широкий раздор или на север в колонии Новой Англии или на юг… А главное пострадают гражданские, как страдают сейчас.

Мыслей о взаимопомощи нет, всё разбивается о «это не наша колония, нечего и носа совать». Как же тогда провинциальные войска в войнах участвовали в Северной Америке, коль они настолько разобщены? Особенно их рядовые и офицеры. Уильям обмолвился, что никак. И даже коронное руководство от регулярной не могло их сплотить, где здесь о единстве?

Тот же Тессон говорил мне, что необходимо учиться и общаться с боевыми товарищами, чтобы в случаях приходить друг к другу на помощь. Я вот пошла и общалась, почему то же в военной помощи не могут сделать колонии? Ведь мы единое государство, а не каждый государство в своём… Это так странно. И так отличает провинциальные от регулярной вероятно. 

В любом случае после таверны я ждала от Майкла, Эллиоса, Джеймса и Вилли злобных ехидных замечаний, я ждала, что этот разговор нас не сблизил, наоборот — отдалил и сделал врагами. Однако пускай мне не удалось избежать ехидных комментариев и того, что за мной прицепилось почти что прозвище «квакера» или «пацифиста», мы не разошлись по разным сторонам баррикад, наоборот стали будто бы ближе.

Почему так в военной не могут сделать колонии?.. Ведь ничего не будет значить каждая из колоний, если каждую присоединит, подчинит себе Франция. Наоборот это будет означать следующих на подчинение и ужесточение конфликта. 

Снова мыслей много. И снова много думаю и читаю, специально теперь ищу книги о военной стратегии.

Хотя, порой думаю, может, и не стоит? Ведь Тессон прав, говоря о моих опасных мыслях — коль много я могу рассуждать о несправедливости рабства и что все мы подневольны перед кем-то, многие не готовы пока принять эту истину, да и у меня нет сил и власти это поменять, а может моя истина неверна? И мне нужно изучить больше.

Мы порой спорим с Тессоном, мне нравится, как и нравится теперь ловить Тессона на том, что он чего-то не знает, или специально заводить его в философскую ловушку. Немного вот зазнайства.

Что до Уильяма. Уильям водил в окрестности, на небольшой холм, где мы катались со склона на деревяшках. Какая-то забава зимняя его, редрутских. Он сам-то дворянином оказался, а я и не догадалась. Да не таким дворянином. С Тессоном, вот иное вышло. Но я думаю, тут дело в статусах. Мы разные с ним по происхождению: он дворянин, я крестьянка. Но мы спокойно общаемся, как-то сблизились. Важно то, что если рассуждать о равности и иерархии, если б мы с ним оглядывались на наши статусы, то вероятно мы бы не смогли сдружиться. В армии это другой разговор. Сейчас я имею в виду личное.

С Тессоном теперь мы много говорим о войне. Он сказал, что она будет. Слишком сильна ненависть, и слишком две Империи считают индейские территории своими. Думаю, война уже висит над нами, осталось только кому-то спустить курок.

Там, на холме, мы много говорили с Уильямом. И я выяснила, что он ветеран войны Короля Георга, как и многие из наших. Я подошла к ещё одной загадке, которая, однако, так и не распуталась. Помню писала о различиях, которые я начала замечать ещё на корабле, теперь же всё стало путаней. Все вокруг меня с боевым опытом или офицеры народного ополчения, призванные англичане из метрополии точно с боевым опытом, но я-то не с боевым. И отец мой не служил — а может служил? И я чего-то не знаю?

Я знала, что у Уильяма есть ответ, и именно поэтому он меня обучает. Без него я бы не продержалась. Но Тессон не говорит, почему, не отвечает, приходится думать самой. Брат мой погиб, хотя в последнее время я его не видела — что если он был пехотинцем? Эта мысль меня озарила, но я её затёрла. Если бы брат служил в королевской армии или во флоте, то военные структуры при наборе знали бы о его смерти, и тогда бы вербовщик не пришёл.

Тогда почему? Почему на нашу семью это выпало? И если произошло такое, я не знаю, что думать — с одной стороны, очевидна нестыковка, с другой, ничего б из такого, чему я обучаюсь здесь, я бы в жизни никогда не обучилась дома. Мне бы не позволили. Меня бы выдали замуж по согласию с дворянином, я бы служила у того, и речи бы не шло о книгах, о богатой еде, о других учениях, не говоря уж о открытии нового материка!

Я жила в коробке, где всё было расписано, теперь я живу под другим именем и выбравшись из коробки. Дилемма. Вот и себя загнала в ловушку. Я думаю над этим.

Как и о том, что делать дальше.

Не о войне, не во время войны, а потом после неё или если она не прогремит.

Уильям сказал — мои мысли опасные, но выводы просто разговоры, если не обращать их в действие.

И вот снова о коробке. Я никогда не думала, что будет потом. Всю жизнь притворятся мужчиной? Использовать положенные им права? Продвинуться по службе, чтобы заиметь эту власть и попытаться что-то изменить? Но всю жизнь притворятся мужчиной… Жить под именем мёртвого…

Определённо, это грех. 

Но мужчиной я смогу сделать то, что не позволяется женщинам. Обрести тот статус, который поможет мне помочь другим. И здесь я всегда думаю: а выбравшись из коробки, не загнала ли я себя в другую, которая просто стала шире и о стенах которой я пока не подразумеваю?

Это тревожит меня. Очередная ловушка, где пока я не имею чёткого мнения и решения.

Пока я решила жить дальше, писать дневники и нести службу. Думать о войне, ведь я могу и не продвинуться никуда. Уильям прав: меня могут убить, загрызть, я могу помереть от болезней, и что толку тогда от меня и от этих тревог?

…

В казармы мы вернулись тогда ближе к утру. Вся наша одежда была в снегу. Мы устали, но ужасно довольные. Я ворчу, и много ворчу. В последнее время сделалась раздражительной, потому что мучали кошмары и не спалось. Но Уильяму я благодарна — не только за наставления и разговоры, но и за эту вылазку ночную. Уильям, сам не догадываясь, вернул меня будто в те дни счастья из детства, которых было очень-очень мало. Порой мне и вовсе казалось, будто они — моя выдумка. Такое утешенье, которое сама придумала. Брат занимался со мной, когда возвращался в поселение, отцу было некогда, мать, когда было время. Потому каждый редкий момент вместе я запомнила, но никогда не задумывалась, насколько их было мало. А смотря на Уильяма, я начинала ему завидовать.

Да, завидовала. Потому что у него были эти зимние забавы, хотя бы. И выглядел счастливым. А у меня, когда на меня было время. Вот такое у каждого разное детство. Благодаря Уильяму я почувствовала себя ребёнком. Снова. Хотя не такая я уж и взрослая детина, осенью только пятнадцать стукнуло[2]. По всем меркам совершеннолетняя[3], но думается такой ещё ребёнок. 

Уильям научил меня крутить сигареты: берёшь просто бумагу и заворачиваешь в неё табак. Его же этому научили русские, а тех — индейцы. Так гораздо удобнее, нежели чем трубки, которые требовали определённого содержания. К слову, Русскую Империю[4] на картах я тоже отыскала — у них были колонии на Аляске. 

Из неприятного следующее.

Я подслушала разговор капрала с северного блокпоста на выезде и торговца. Мне казалось поначалу, что я брежу: ну а как иначе? Эти месяцы и до этого годы я воспитывалась с пониманием и должной честью, особенно к всему, что представляет "лицо" Британской Империи. Да, наши моряки их поколачивали, было за что, но чтобы подумать о том, что кто-то в здравом уме и при трезвой памяти вздумает воровать! А разговор точно шёл к этому. И тем более покрывать всё это дело?

Сейчас пишу и не верю — будто это уставшее сознание скорее придумало, а я, дурачьё, и поверила. Рассказала обо всём Уильяму после смены вахты, когда мы сидели в столовой. Намеренно ещё выбрала место в отдалении, чтобы уже нас не подслушали. Рассказала обо всём, думала-то, что Уильям точно сейчас вселит уверенность в том, что глупости какие! А Тессон задумался, стал мрачным, затем приказал никому не рассказывать, пообещал, что мы потом это обсудим, и я невольно только вздохнула — раз уж Уильям со своей умной головой принял то, что сиё возможно, то значит не ошиблась. 

Но мы пока не говорили. 

Прошёл Сочельник, наступил новый год, 1754 год. О празднике могу … Да ничего не могу написать. Дома у себя мы праздновали, ходили в церковь, не работали, устраивали гуляния с пенсями и маскарадами в селении, ходили в Труро или до Редрута! Здесь же! Такой же рабочий день, церковь закрыта и на все дни у нас вахта и служба, да волки, вывшие в лесах. Пуритане против масштабных гуляний, считают Рождество языческим праздником! Совсем чокнутые!

Но и сказать, что мы совсем не отпраздновали нельзя. В тихую посидели у костра, после в форте. Джеймс и Уильям достали выпивки, на этот раз рома. Думала, что Маркус и Вилли не присоединятся, они же бостонские, думала как раз пуритане, и сдадут нас. Но нет. Вилли все наши посиделки покрыл, а Маркус притащил из дома выпечки. Съестным с нами и другие гражданские в форте поделились.

Тайком.

Ещё один в нашей из вахтенных — Томас — гитару принёс. Так под неё посидели уютно. В этот раз обошлись почти без провокаций и больше вспоминали семьи, делились. Травили байки да песни распевали.

Тайком.

Вот уж что никогда не думала, что праздновать буду тайком Рождество! 

Так, подходил к концу месяц, за который должна была быть та поставка из разговора, а мы не говорили… Надо напомнить Уильяму, хотя… С другой стороны, может, стоит забыть? Ведь что делать с этим подслушанным? А разговаривать без действия — толку, как писала нет»

Калико уцепился пальцами за выступ, установил ногу повыше на другой и, оглядев стену, заприметил следующий выше. Джон выдохнул: с него в три ручья лился пот, а вот пальцы холоднючие! В перчатках было неудобно, пришлось снять, без них же — руки почти окоченели. Калико облизнул обветренные губы, глянул чуть выше и нахмурился — только стопы сапог Тессона и видать, и то как он ими мотылял в воздухе. 

— Давай-давай, — подгонял его Уильям.

— Заткнись, а? — Джон выдохнул, оценил расстояние до выступа — далеко. Но всё же решил рискнуть. Как можно плотнее влипнув в стену, Калико постарался ухватиться за следующий, подтянуться и... Полетел вниз!

Пальцы сорвало. Благо Джон всего лишь рухнул в снег, да и... Калико выдохнул и посмотрел на стену: невысоко и падать пришлось. Дай Господь, чтобы поднялся на полметра, которых по осмотру сейчас и не было вовсе. Калико оглядел пальцы — они подрагивали, раскраснелись и потрескались к тому же. Всё тело скрутило от болей в мышцах.

— Ну, уже лучше, — раздалось сверху.

Джон угрюмо оглядел Тессона, сидевшего как и прежде на навесе. Под его взгляд Уильям шустро спустился, уверенно ступил на землю двумя и привычно подошёл, чтобы протянуть руку. Калико не принял её: стукнув по ней, Джон сел, выдохнул и сам встал с ворчливым:

— Зачем только всё?

— Пригодится думаю.

— Думаешь? — Джон зыркнул на друга исподлобья. — Или пригодится?

Тессон вскинул руки, как если бы защищался, и засмеялся, Калико на это забурчал ругательства на голову друга и полез во внутренний карман за перчатками.

— Мы ж солдаты, Джон, — без смеха начал Уильям. Джон прислушался. — Придётся ползать, лазать и порой разведывать там, где прикажут. А в случае леса — спасаться от животных или от врагов.

Калико скосил взгляд на Тессона вновь, похлопал ладонями (в перчатках) друг о друга.

— Ты прав. — Джон потёр друг о друга руки. Несмотря на надетые перчатки, легче стало едва, оттого Калико сунул лапы в подмышки и оглядел стену, лазание по которой ему так и не далось. — Щас бы горячего...

— Эля? 

— Чая.

Друзья столкнулись взглядами, улыбнулись друг другу, и Тессон, шлёпнув по плечу Калико, притянул того к себе, да по волосам потрепал. На этот раз Джон оказался слишком уставшим, чтобы оттолкнуть. Усталость наливалась во всём теле, мороз же щипал щёки, кончики ушей, кончики пальцев на ногах, на руках — точно постепенно коченел и в правду.

— В кофейню или таверну? — предложил выбрать Уильям.

— В кофейню, — кивнул Джон. — Там тише и поговорить можно. Ты ведь помнишь? — уточнил Калико.

— Помню и мысли новые есть.

Джон улыбнулся и отошёл, чтобы забрать сумку с вещами. В неё перед увольнительным он скинул приписное, дневник, записи и пишущие принадлежности, также пару книг, которые в библиотеке колледжа ему решили взять под расписку. Перекинув лямку через плечо, он поспешил за Уильямом.

Оба вышли из проулка на куда более оживлённую улицу. Стоял выходной день. Народу прибавилось: где сновали жители, где ходили попрошайки, где торговцы перегружали товар. Чуть дальше улица вливалась в центральную, которая вела в порт, в доки, и на центральную площадь. Там располагались здание администрации, ратуша и ярмарка. 

Бостон и впрямь с зимой стал более... ухоженным. Снег присыпал окраины, скрыл листья и грязь осени, также примял запахи из подворотен, тех самых зловонных ручейков из пансионатов, таверн, квартир — любых помещений, где жил человек. Лишь только навоз не убрать: навоз он и под снегом, и на снегу — всегда навоз.

— Кстати, ты знаешь, что в Бостоне действуют масоны?

Джон хлопнул глазами, глуповато осмотрел друга и как бы не хотелось показаться ему необразованным дурачком, всё же слово «масоны» ни о чём ему не говорили.

— Кто? — выдохнул Джон.

— Да ты что! — удивился Уильям, тут же затрещину от Джона в плечо получил. — Это типо закрытый клуб.

— Как английский что ли? — прозрел Джон. Английские он знал! Таковые открыли прибывшие из Англии аристократы. В Бостоне точно существовал один, однако Джону они категорически не нравились — пускай и солдаты (особенно с метрополии) были желанными гостями, члены этого клуба проявляли категорическую нетерпимость и всячески стремились показать собственную эрудированность и возвышенность. Прямо-таки смотреть было жалко.

— Около того, — потирая бок, заявил Уильям и сделал небольшой шаг в сторону. На всякий случай. — Только эти от каменщиков, город строили.

— Во оно как! — Может, масоны и отличались от членов английских клубов? Если первые каменщики, то были всяко пригодны в деле, нежели чем постоянно вздыхающая по былой жизни аристократия. Точно. — А к чему ты вообще о них заговорил?

— Так я тоннели нашёл под городом. — Джон во все глаза уставился на Уильяма. — Обследуем?

Калико на это уж только вздохнул, что было схоже согласию, осмотрелся и вскоре приметил вывеску уже знакомой кофейни «Зелёный Дракон»: деревяшка в виде дракона, требующего восстановительных работ, слегка покачивало на ветру.

Сноски:

[1]_-_-_Просто к сведению. Через больше ста лет в Англии людей с такими мыслями консерваторы обзывали вульгарно "коммунисты"!_-_-_

[2]_-_-_ Пятнадцать?! На воспоминаниях старше! Хорошо, что по документам Джона её возраст куда старше, а то и по совершеннолетию мужчин бы не прошла_-_-_

[3]_-_-_Когда там совершеннолетие по тем меркам? _-_-_

_-_-_Для девушек в 14._-_-_

[4]_-_-_Как печально, что в нашем языке всего одно слово для обозначения русских "русские" и "российское". Моё произношение ещё так себе, ага?_-_-_